Борис Джонсон - Лондон по Джонсону. О людях, которые сделали город, который сделал мир

Если его и помнят, то как выдающегося борца против политкорректности, брызжущего слюной националиста, литературного Джона Буля, чьи взгляды сегодня считались бы радикальными до неприличия. Даже при поверхностном прочтении становится понятно, что это сексист, ксенофоб, монархист, сторонник свободного рынка, убежденный в неизбежности и даже желательности неравенства людей. Сегодня ни один редактор с Флит-стрит не взял бы такого человека на работу — этого представить себе невозможно.

Он готов был любить все человечество — так он заявлял, — кроме американцев. «Сэр, это раса уголовников. Если мы их еще не вешаем — они уже должны быть благодарны». Ирландия стоит того, чтобы на нее взглянуть, но не стоит того, чтобы ехать туда с этой целью. Французы — грязнули, которые дуют в носик чайника, чтобы лучше лилось.

Что касается шотландцев, то они в большинстве своем лгуны, которые не знали капусты, пока ее не внедрил Кромвель, — они тогда питались лошадиным кормом, а лучшая картинка для шотландца — это вид на дорогу, ведущую в Англию. Он считал, что жалеть розгу — значит вредить учебе, а для школьника чем короче розга, тем длиннее путь к знаниям.

Его взгляды на женщин отличаются таким сексизмом-шовинизмом, что никто, даже в газете Sun, даже в Daily Telegraph не может и мечтать опубликовать такое. «Мудрая женщина не станет расстраиваться из-за неверности мужа», — заявляет он. Но, узнав, что леди Диана Бьюкларк изменяет мужу, он не моргнув глазом прибегает к двойным стандартам: «Эта женщина — шлюха, вот и все».

Сэмюэл Джонсон был не просто против того, чтобы женщины работали. Он полагал, что даже если они рисуют или пишут картины, то это уже слишком. «Публичные занятия любым искусством и разглядывание лиц мужчин — очень неделикатны для женщины», — говорил он, а что до женщин-проповедников, то это «как собака, ходящая на задних лапах: получается плохо, но сам факт, что вообще что-то получается, — уже сюрприз».

Я испробовал эту шутку на своей пятнадцатилетней дочери. Она никакого восторга не выразила.

Тем не менее Джонсон был так почитаем при жизни, что Георг III платил ему жалованье 300 фунтов в год просто на жизнь. Чтобы краем глаза увидеть его дом в переулке Джонсонс-Корт рядом с Флит-стрит, приезжали туристы и бродили, как любопытствующие фаны среди особняков Беверли-Хиллз. Когда он умер, среди тех, кто шел за его гробом, был Эдмунд Бёрк, а похоронили его в Вестминстерском аббатстве, с установлением памятной плиты в соборе Св. Павла и еще одного мемориала в Личфилдском соборе, и по всей стране прошли службы по поводу этого скорбного события в жизни народа.

Каждая походя оброненная им фраза, эпиграмма, острота считалась настолько ценной, что ее тут же записывал шотландский юрист и святой покровитель журналистов Джеймс Босуэлл, а потом все они попали в канонический текст 1400-страничной биографии Джонсона, которая сама по себе является важной вехой нашей литературы.

Как же он сумел так прославиться, что Босуэлл счел необходимым носиться за ним с блокнотом в руках, чтобы записывать все, что тот проворчит? За этим стоит борьба, неудачи, депрессии и маниакальная жажда успеха.

Сэмюэл Джонсон родился в Личфилде, в Стаффордшире, 18 сентября 1709 года. Он любил намекать, что происхождением не блещет. «Большим моим достоинством является зависть к иерархии и благородству рождения, — хвалился он, — потому, что я не могу точно сказать, кто мой дед».

Отец Джонсона, Майкл, был на самом деле шерифом Личфилда, а мать имела по разным линиям какое-то родство с дворянством. Дело в том, что Майкл, которому было уже пятьдесят два, когда родился Сэмюэл, был не самым оборотистым книготорговцем, и всю свою жизнь Джонсон был в ужасе от бессмысленной болтовни и «бестолковой суетливости» своего отца, которую он определял как «лезть на лошадь на корабле».

Поощряемый своим пожилым букинистом, школьник Джонсон много обещал в словесности, штамповал поэмы на латыни и английском на темы от нарциссов до битвы пигмеев с цаплями. В возрасте 19 лет он поступил в Пембрук-колледж в Оксфорде, где его постигла первая большая неудача. Старший Джонсон залез в долги, и Сэмюэл стал настолько беден, что столкнулся с унизительной невозможностью продолжать обучение. Когда один из его товарищей студентов заметил, что из его обуви выглядывают пальцы и, проявив доброту, оставил новую пару у дверей его комнаты, Джонсон в ярости выбросил этот подарок.

Отучившись четыре семестра, он вынужден был покинуть Пембрук, позорно оставив свои книги в Оксфорде, и на многие годы погрузился в депрессию. Он работал учителем то там, то сям, и к двадцати пяти годам не довел до логического завершения ни один любовный роман. В этом возрасте он женился на вдове торговца по имени Элизабет Портер.