Борис Джонсон - Лондон по Джонсону. О людях, которые сделали город, который сделал мир

Летом 1847 года он выдвинул свою кандидатуру от лондонского Сити. Редактор The Times Джон Тадеус Делан поддержал его и написал его предвыборное обращение. The Economist также оказал ему поддержку. А вот такой мракобес, как Томас Карлайл, заявил, что Лайонел предложил ему щедрое вознаграждение, чтобы он написал статью в защиту еврейской эмансипации, а он отказался. «Еврей — это уже плохо, что уж говорить про обманщика-еврея, шарлатана-еврея? И как может настоящий еврей вообще пытаться стать сенатором или хотя бы просто гражданином любой страны, кроме своей собственной несчастной Палестины, куда направлены все его мысли, шаги и усилия?»

Злоба Карлайла была совершенно беспочвенной. Лайонел применил обычный способ решения проблемы — он выделил серьезные суммы на подкуп электората, ведь электорат подкупали всегда еще со времен Джона Уилкса, — и гордо вошел в парламент, заняв третье место в многомандатном избирательном округе. Как сказал его брат Нат, это был «потрясающий триумф семьи, равно как и полезнейший пример для бедных евреев в Германии и во всем мире».

Но вот ведь незадача: чтобы занять место в парламенте, он все-таки должен был принести присягу, основанную «на вере христианской». Недостаточно было избраться, будучи евреем. Надо было убедить парламент изменить порядок принесения присяги. Тут за дело взялся Дизраэли — взялся с огромным энтузиазмом.

Этот пейсатый романист и политический авантюрист был выкрест — его крестили, когда ему было двенадцать лет, — но он был стопроцентным евреем по происхождению и по предпочтениям. Ему нравился Лайонел Ротшильд. В романе «Танкред» у него даже есть отрывок, в котором он восхищается империей Ротшильда. Ева спрашивает Танкреда: «Какой город самый большой в Европе?» — «Без сомнения, столица моей страны — Лондон…» — «Каким же богатым должен быть здесь самый уважаемый человек… Скажи мне, он христианин?» — «Я думаю, что он принадлежит к той же расе и вере, что и вы». — «А в Париже — кто самый богатый в Париже?» — «Я полагаю, брат самого богатого человека в Лондоне». — «Ну тогда про Вену я уже все знаю», — сказала леди, улыбаясь. «Цезарь назначает моих соотечественников наместниками в разных частях империи — и правильно: если б не они, она бы распалась на части за неделю».

Лайонел помогал Дизраэли спекулировать акциями французских железных дорог, а в описываемый период одолжил Дизраэли большую сумму, чтобы тот мог платить за любую недвижимость и жить той жизнью, которой он — по собственному мнению — достоин. Жена Лайонела — очаровательная брюнетка по имени Шарлотта — была дружна с женой Дизраэли, Мэри Энн. Надо сказать, бездетная Мэри Энн испытывала несколько странную привязанность к пяти «прелестным» деткам Лайонела и Шарлотты.

От имени своего спонсора и евреев вообще Дизраэли ввязался в драку с парламентом и выдвинул абсолютно безнадежный аргумент: что якобы евреи, убив Христа, выполнили Божий промысел. Они «выполнили благое намерение» Господа и «спасли род человеческий», — заявил он ошарашенным парламентариям. Христианство стало завершающей фазой иудаизма, утверждал Дизраэли, пользуясь случаем, чтобы объяснить публике свою собственную сложную идентичность.

Либералам его слова понравились. А однопартийцы-консерваторы были в шоке. 138 человек, а может, и больше взбунтовались против руководства партии. Август Стаффорд вопрошал: «И что же, по-вашему, я должен соглашаться, когда Дизраэли утверждает, что нет разницы между теми, кто распял Христа, и теми, кто преклоняет колени перед распятым Христом?» Тори обнажили свои первобытные инстинкты. Они вновь предстали перед публикой как партия лозунга «Ни папства, ни евреев!». Их лидер Бентинк в отчаянии покинул свой пост — от стыда за реакционный дух, исходящий от однопартийцев.

Несмотря на протесты тори, закон прошел через палату общин. Нов палате лордов вопросу еврейской эмансипации предстояла пытка пострашнее. В день, когда состоялось обсуждение, в мае 1848 года, жена Лайонела Шарлотта сидела, ожидая возвращения мужа из Вестминстера. Они вернулись в 3.30 утра. Лайонел все еще улыбался — «он всегда был тверд и сдержан», — но другие Ротшильды и их сторонники были вне себя от ярости и возмущения. Ей запретили читать газетные отчеты о дебатах — это был просто стыд и срам!

«Я уснула в пять и опять встала в шесть; мне снилось, что огромный вампир жадно сосет мою кровь… Как выяснилось, когда огласили результаты голосования, рукоплескания и крики одобрения раздались… по всей палате лордов! Ну чем мы заслужили такую ненависть?! В пятницу я весь день рыдала и плакала от обиды, не в силах успокоиться».