Борис Ваулин - Семьдесят третья параллель

В бригаде появился новичок — Владимир Андреев. Похож он на ученого из детской книжки: роговые очки, солидная неторопливость, любовь к длинным рассуждениям. Получив задание, медленно цедит: «Так-так» — и крутит пальцем возле лба. Попал он к Савелию Павловичу Пуркину, и тот его понемногу воспитывает.

Савелий, словно мужичок из русской сказки, — круглое, хитроватое лицо, нос пуговкой, венчик седеньких волос на голове, да и росточком не вышел. После смены безобиднее и добрее сыскать трудно, но на работе мужик порядок любит. Я сперва не воспринял его серьезно, а потом узнал, что Пуркин артиллеристом всю войну прошел.

С Ахмедом Гусейновым пришел он сегодня вахту принимать, а «новичка» нет. Начали ствол промывать. Я остался помогать им. Минут через десять появляется Андреев. Видя такую неторопливость, Савелий осерчал.

— Ты почему на работу опаздываешь?

— Песню по радио слушал, а там призывают, давайте, мол, время по солнечным часам сверять. Вот и ждал солнце, а его все нет и нет, — отвечает тот с лучезарной улыбкой и подтыкает очки к переносице.

— А со смены ты по каким часам будешь уходить, может быть, тоже солнца дождешься?

— Я чту кодекс законов о труде. Все, что положено товарищу, отдай ему. Он тоже трудиться хочет, — следует замысловатый ответ.

Савелий в философии силен нешибко и поэтому, проворчав что-то насчет болтунов и лентяев, диалог обрывает. Мне андреевское остроумие тоже не по душе. Неоднократно встречал таких всезнающих юношей, как говорят сейчас, акселератов, которые много хотят, но мало делают. Чаще всего это бездельники, за уши их вытащили из школы, вбив при этом минимум знаний. Устроились ребята для вида на работу, а по вечерам шатаются по городским улицам, ища приключений. Эти здоровые парни, посильнее иного взрослого, а вот работать… Хорошо знают о правах и редко вспоминают об обязанностях. Наш новичок, наверное, из такой же породы. Надо поговорить с ребятами да браться за этого парня, пока не поздно.

В основном ребята у нас отличные — Андрей Телычко, Жора Нелаев, Витя Шевченко. С ними, как говорится, хоть куда. Сергей Хмелевский в наших разговорах почти не участвует. Придет с вахты, сядет в уголок комнаты и зубрит учебники. Правда, не выдержал как-то.

…В тот день Андреев вернулся с отгулов и рассказывал о своих ресторанных приключениях. Смысл жизни заключается у парня в быстрейшем ее прожигании. Хмелевский слушал-слушал и сказал в таком духе. Андреев глазом не моргнул, с вызовом ответил:

— Пока мы молоды, надо и жить весело! Так, кажется, поется в студенческом гимне…

Не понимаю смысла такой развеселой жизни. Попал я как-то в одну компанию. Узнав, что я работаю на Харасавэе, один из гостей с жалостью заметил, сколько, мол, книг я не прочту за эти годы, сколько театральных спектаклей пропущу, сколько времени потеряю.

Тогда я спросил: давно ли он был в театре? Замялся, промямлил что-то насчет неинтересного репертуара. Спросил его мнение о последней повести Чингиза Айтматова, опубликованной в «Знамени». Оказывается, не успел прочесть. Тогда рассказал ему о Славке Попове. Славка, получая двухнедельные отгулы, летает в Москву, Ленинград, Прибалтику. За три года работы в Заполярье он увидел столько, сколько не увидел бы и за десять лет, работая на Большой земле.

Мне кажется, какие качества заложили в тебя с юности, те и будут основой характера. Если парню в шестнадцать лет приятней держать бутылку, а не книгу, то после двадцати вряд ли он начнет штудировать библиотеку всемирной литературы.

К полудню погода совсем испортилась. По небу катились фиолетово-черные волны облаков. Каждая новая шла ниже предыдущей, и они нависали все ближе к земле, растворяя зыбкую линию горизонта в рваных клочьях, и казалось, что вот-вот ажурная пика вышки пропорет грузное тело какой-нибудь тучи. Несколько неистовых порывов ветра — и закрутилась, закуролесила в слепой ярости февральская метель.

За окном балка кто-то невидимый скрежетал, выл и стонал тонким жалобным голосом. Лампочка стыдливо моргнула несколько раз и погасла, потускнел зеленый глазок радиостанции, малиновые спирали «козла» превратились в темновишневые, а потом и вовсе пропали.

— Только этого не хватало, — Кобзев швырнул на стол карандаш, который бесцельно вертел в пальцах, сорвал полушубок с вешалки. — На вахте сейчас Андреев… Ну, Андреев…

В дизельной слышались шарканье напильников, голоса людей, звон молотков. На верстаке в слабом свете карманного фонаря мелькали руки.