Луи-Себастьен Мерсье - Картины Парижа. Том II

Мы не римляне; мы не захотели построить амфитеатр, который просуществовал бы восемнадцать столетий, мы не захотели собирать в нем двести тысяч зрителей. Это было бы не под силу парижской полиции. Мы решили только позаимствовать название одного из самых величественных памятников Рима, да и название-то изуродовали, так как великолепный римский памятник назывался Колосеем. Наш же Колизей через десять лет после постройки начинает уже превращаться в развалины. Им завладели кредиторы, но они не смогли сговориться. Колизей закрыли. Единственное, что было в нем хорошего, — это место, на котором он построен; лучшего нельзя себе и представить. Внутри этого караван-сарая все навевало печаль: унылые симфонии, жалкие или ребяческие танцы, сражения на грязной, тинистой воде, однообразные фейерверки, утомительная толчея или наводящая тоску пустыня — вот и все развлечения.

Им на смену явился Китайский домик — новый храм, приют полной праздности, отнимающий у драматических спектаклей целую толпу зрителей.

Там каждый служит друг другу зрелищем: Адонисы с мертвенно-бледными лицами, Нарциссы, любующиеся на свои изображения в зеркалах, оперные герои, напевающие легонькие арии, длинноволосые фаты, Лаисы с высоко закинутыми головами, — их там целая толпа.

Когда сравниваешь все эти увеселительные сады с лондонскими очаровательными уголками подобного же типа, то убеждаешься, что французу известен только один род удовольствий, — это на других посмотреть и себя показать. Вкусы англичанина живее, разнообразнее, глубже, он не живет тщеславием, чванством, украшениями, мишурой, не довольствуется топтаньем взад и вперед тысячу раз по одному и тому же месту. Он требует более содержательных развлечений. Разница в форме правления чувствуется в контрасте между холодным изяществом наших собраний и изобилием разнообразных и остроумных удовольствий, существующих в Англии.

Правда и то, что англичанин платит целую гинею, а мы раскошеливаемся всего лишь на тридцать су. А затем еще: кто только не вмешивается в наши удовольствия, другими словами — кто только их не портит? Начальство руководит всеми нашими развлечениями; нам их устраивают, и сами мы не имеем права их изменять.

Эта ярмарка никогда не обходится без балаганных представлений. Там следовало бы устроить более просторный въезд, тогда как теперь существуют только одни узкие ворота, причем спуск к ярмарке очень крут. Экипажи и пешеходы беспорядочной толпой двигаются по этой опасной дорожке.

На ярмарке мужчину шести футов ростом, обутого в башмаки на высоких каблуках, в султанском головном уборе, выдают за великана. Бритый, ощипанный медведь, одетый в рубашку, жилет, кафтан и брюки, показывается в качестве совершенно необыкновенного, единственного в мире зверя. Деревянный колосс говорит: в животе у него спрятан четырехлетний мальчик. Потребуется не мало лет, чтоб глаз философа мог найти там что-нибудь мало-мальски достойное внимания. Там царит грубое шарлатанство. Нахальный паяц получает привилегию надувать публику; за эту привилегию он заплатил; кому какое дело, если он будет, потом обзывать парижанина болваном. Всем известно простодушие парижанина, и все заранее знают, что поддельное чудо приводит его в такой же восторг, как и настоящее.

Ярмарочный певец. С гравюры Романе по рисунку Сека (Гос. музей изобраз. искусств в Москве).

Залы, где ставят разные фарсы, почти всегда набиты битком. Пьесы, которые там исполняют, — непристойны или отвратительны, потому что все вещи, где есть хоть немного соли, остроумия и здравого смысла, запрещаются. Как! Здесь имеется оборудованный театр, целая толпа зрителей, и их заставляют слушать одни только глупости? Богатство нашего театра должно бы считаться народным достоянием, а между тем оно является исключительной собственностью королевских актеров!

Как! Дюгазон {25} 25 Дюгазон, Жан-Батист-Анри Гурго (по сцене Dugazon, 1746—1809) — французский комический актер, автор нескольких комедий. — преемник Корнеля?! Шедевры, которые не смогло бы создать все золото монархов, останутся собственностью кучки актеров? Они не будут принадлежать каждому, кто только почувствует в себе стремление или талант показать миру все их красоты? Как! Авторы могли руководствоваться иной идеей, кроме желания повсюду распространить свои произведения и свою славу? Жертвовать искусством ради временной выгоды актера, ограничивать влияние гения, заставлять его пользоваться одними определенными актерами, делать его рабом инструмента, который он же воодушевляет? И автор должен отдавать свои произведения только одной определенной труппе? Сожжемте же лучше наши пьесы!