Луи-Себастьен Мерсье: Картины Парижа. Том II

Сколько поэтического чутья у простонародья, которое желающие могли бы изучить! По окончании пьесы — Мельпомена, Талия и Терпсихора подают руку носильщику, каменщику или чистильщику сапог. Превиль {12} 12 Превиль — см. коммент. 95 тома I. и Бризар {13} 13 Бризар — Жан-Батист Бризар (по сцене Brizard), знаменитый французский актер; в 1757 г. по совету Клерон и Дюмениль перешел с провинциальной сцены на столичную, где выступал с большим успехом до 1786 года. танцуют с публичной девкой на тех самых подмостках, где играли Полиевкта и Аталию {14} 14 «Полиевкт» и «Аталия». «Полиевкт» — трагедия Корнеля (1643). «Аталия» — трагедия Расина (1702). . В такие дни фузилеры осмотрительнее, а голубая гвардия держит себя более демократично. Актеры принимают участие в этих шумных танцах не из любви к народу, а по расчету; они очень желали бы от этого избавиться, но их участия требует служебный долг, и они очень искусно делают вид, что исполняют его весьма охотно.

По их примеру и бульварные театры: Знаменитые королевские танцоры, Амбигю-Комик, Забавное разнообразие — в подобных случаях тоже дают даровые представления и также пишут на афишах: Перерыв в придворных представлениях — даровой спектакль в честь рождения… и т. д., что очень огорчает и обижает королевских актеров, которые ничего так не боятся, как быть уподобленными ярмарочным актерам, совсем так же, как прокурор парламента боится, что его примут за судебного пристава.

В Париже отличают подмостки бульварных театров от подмостков привилегированных; те, на которых выступает Жанно {15} 15 Жанно — персонаж комедии Дорвиньи. См. коммент. 323 тома I. , от тех, на которых играет толстяк Дезессар {16} 16 Дезессар, Дени Дешане (по сцене Desessarts, 1740—1793) — французский актер, выходец из судейского сословия. . Но это различие ускользает от народа, который ставит на одну доску и в один ряд всех, кто своим пением, декламацией или лаем доставляет ему удовольствие за деньги.

Один только забавный осел{17} 17 Забавный осел. В старину существовал обычай во время боя петухов, быков и собак пускать на арену осла, который забавлял публику своим растерянным видом. боя быков не удостаивается чести давать бесплатные представления и заслуживать тем самым придворные милости. Ему следовало бы подать об этом особое прошение.

Легко отличить кучера куртизанки от кучера председателя суда, кучера герцога от кучера финансиста, но если при выходе из театра вам захочется с точностью узнать, в какой квартал направился тот или другой экипаж, то прислушайтесь только к приказанию хозяина выездному лакею, или, лучше, к приказанию, которое передает лакей кучеру. Возвращаясь в Маре, говорят: На квартиру!, на остров Сен-Луи — Домой!, в Сен-Жерменское предместье — Во дворец!, а в предместье Сент-Оноре — Пошел! Внушительность этого последнего слова вы почувствуете без всяких комментариев.

У театрального подъезда всегда стоит присяжный крикун, который голосом Стентора {18} 18 Стентор — герой троянской войны, обладавший голосом сокрушительной силы. В переносном смысле — человек с зычным голосом. выкрикивает: Карету господина маркиза! Карету ее сиятельства графини! Карету господина председателя! Его страшный голос доходит до глубины харчевни, где пьют лакеи, до глубины биллиардной, где спорят и ссорятся кучера. Этот голос, наполняющий собой весь квартал, все покрывает, все поглощает — и смутный гул людской толпы, и лошадиный топот. Заслышав этот оклик, лакеи и кучера оставляют кружки пива и кии, снова берутся за вожжи и открывают дверцы карет.

Чтобы придать своей груди сверхчеловеческую силу, такой крикун не употребляет вина, а пьет только водку. Голос у него всегда хрипит, но эта охриплость придает ему особый, сиплый, ужасающий звук, напоминающий звук набата. Крикун скоро издыхает от этого ремесла. На смену ему тотчас же является другой, который так же громко орет, так же пьет, и умирает так же, как и его предшественник, от водки, приобретаемой у бакалейных торговцев.

Одному актеру, более искреннему, чем его товарищи, более проникнутому сознанием того, чем он обязан публике, и обладающему благородной скромностью, которая кое у кого еще сохранилась, — в прошлом году было поручено произнести обычное приветствие публике. Подойдя к рампе, он сделал глубокий поклон и, выпрямившись, проговорил скромным, но уверенным голосом: