Дмитрий Быков - Иван Тургенев – самый непрочитанный классик

Не меньше вопросов возникает тогда, когда приходится анализировать «Отцов и детей», самый популярный из тургеневских романов и, наверное, тоже самый непонятый помимо разве что «Дыма». Дело в том, что «Отцы и дети», затасканные, затисканные советским литературоведением, советской критикой, были, прежде всего, восторженно восприняты сумасшедшим молодым человеком по фамилии Писарев, который на тот момент сидел в Петропавловской крепости за статью «О брошюре Шедо-Ферроти». Брошюра была действительно сильная, статья была того сильнее: она заканчивалась словами, что российское самодержавие и его представители все давно мертвы, нам остается только сбросить их в яму и забросать грязью их смердящие трупы. За этот остроумный призыв автор получил всего лишь четыре года Петропавловской крепости.Все четыре года, находясь там… Ну, о его душевной болезни рассказано довольно много, и Набоковым, и Самуилом Лурье в замечательной книге «Литератор Писарев». Даже смерть Писарева одними рассматривается как самоубийство в припадке безумия, другими как кататонический припадок, который внезапно его парализовал в воде, почему он и утонул на мелком месте на Рижском взморье. Но статьи и интерпретации Писарева обладают одной неоспоримой чертой, очень часто характерной вообще для сумасшедших писаний и безумных учений – они ужасно убедительны. Убедительность, которая всегда присуща писаниям и словам безумца, – это довольно характерная штука, прежде всего потому, что безумие всегда безукоризненно логично. Это живая жизнь, здоровая эмоция какая-нибудь всегда противоречива внутреннее. Вот почему я так люблю, когда меня ловят на каких-нибудь противоречиях: это значит, что я все-таки еще не окончательно рехнулся. Тогда как Писарев – безупречно логичный человек. В разборе, например, «Евгения Онегина» он первый додумался, что Онегин – отрицательный герой, герой, ненавистный автору, что там нечего любить. И в других его статьях он бывал также очень догадлив. Он совершенно не чувствителен к эстетической стороне вопроса, но с социальной у него полный порядок. Так вот, после его статьи «Реалисты» «Отцы и дети» стали числиться романом о том, что в России народился новый социальный тип и, собственно, вся задача автора в романе – этот социальный тип манифестировать. Невозможно быть дальше от Писарева, чем Тургенев, невозможно быть дальше от этого замысла, нежели тургеневский роман. Тургенев ведь вообще писатель очень нерациональный, очень противящийся рациональному подходу, может быть, поэтому ему всегда так и давалась природа. Толстой с ненавистью говорил: «Одно, в чем он такой мастер, что руки опускаются писать после него, – это пейзажи». Действительно, есть пейзажная эта мощь. И это потому, наверное, что иррациональную силу природы – или бурной, или, наоборот, покойной, внушающей какие-то идиллические чувства, – Тургенев чувствует лучше всего.

У него плоховато обстоит дело с изображением идей. Все идеи в его изображении ужасно плоские. Инсаров борется за какую-то абстрактную свободу далекого народа, за независимость болгар, которые самому Тургеневу в достаточной степени по барабану. Идеи Базарова крайне размыты, мы ничего о них не знаем, он – чистый разрушитель: одна из его позитивных идей состоит в том, что лягушек надо резать, а другая – в том, что Пушкина не надо читать. Но это никак не тянет на позитивную программу, пока Тургенев в предпоследнем и, наверное, лучшем романе не пишет открытым текстом, что всё – дым, дым и дым. Никаких идей нет. Никаких нет убеждений. Есть разные психологические склады, а идеологии не существует в принципе.

Базаров, конечно, не идеологический герой и роман, конечно, не об этом. Роман дает некоторый ключ к себе, если мы рассмотрим судьбы его героев.

Я люблю говорить детям на уроках о пяти особенностях тургеневского романа (дети всегда очень любят запоминать все по пунктам, это здорово упрощает жизнь), которые чрезвычайно просты и очень редки в русской литературе. Первое: тургеневский роман короткий, и это отличает его от гигантских надиктованных романов Достоевскогосо всегда слышащейся авторской сиповатой речью или от эпопей Толстого, нарочито корявых, неправильных, асимметричных. Второе: тургеневский роман не предполагает, – в отличие от романа Достоевского, знаменитого своей полифонией, – однозначной авторской интерпретации: в нем слышен хор голосов и нет единого авторского голоса. Третье: тургеневский роман бессюжетен. Это самая, пожалуй, занятная его особенность, потому что если мы начнем пересказывать «Отцов и детей», я уж не говорю про «Дым», не говорю про «Новь», в которой вообще очень мало чего происходит, мы поразимся тому, до какой степени эти вещи необязательны, случайны, пристеганы друг к другу на живую нитку. Четвертая вещь, чрезвычайно важная: любой тургеневский роман актуален, он очень по-газетному прочно привязан к своему контексту, и герои действительно в нем говорят о том, что происходит. Объяснить эту особенность очень просто. В это время молодая литература – а русская литература в это время очень молода – борется за нового читателя, этот читатель пришел. Как сделать так, чтобы Базаров, ничего не читающий в принципе, прочел роман про себя? В статье Елены Иваницкой «Феномен интересного» содержится единственный ответ – роман должен быть про него. Иначе ему неинтересно.