Дмитрий Быков: Иван Тургенев – самый непрочитанный классик

Ответить однозначно на вопрос, сформулированный в этой хулиганской школьной песне, действительно довольно сложно. Но нам есть в помощь рассказ Тургенева «Собака», – позднего, мистического Тургенева рассказ, – который являет собою позднюю рифму к «Муму». Если попытаться вспомнить ответы, которые мне давали дети и дают сейчас, – мы как раз сейчас Тургенева в 10 классе мучаем с «Отцами и детьми», – то самый распространенный ответ такой: Герасим духовно остается рабом, поэтому для того, чтобы уйти от барыни, он прежде выполняет ее последнее поручение, а потом уже, широко загребая ногами, уходит по пыльной дороге. Это ответ довольно глупый, поскольку убиение собаки – поступок никак не рабский, не говоря уже о том, что Герасиму такие сложные мысли, по всей вероятности, просто не приходят в голову. У меня есть другое объяснение, довольно наглядное. Дело в том, что чтобы стать свободным, он обязан утопить свое «муму», то свое единственное «муму», которое у него есть, грубо говоря, убить в себе человеческое, потому что без этого уйти от барыни невозможно. И уход по пыльной дороге с широким загребанием ногами делается невозможен, пока у тебя есть что-то, к чему ты привязан, что-то, что ты любишь. Вот это и есть главная тургеневская коллизия.

Не будем забывать, что «Муму» – рассказ, написанный на Съезжей и под арестом. Поводом для ареста тогда становилось все. Время вообще типологически очень похожее на наше, с 1849 года примерно по 1855 российская литературная жизнь замерла. Некрасов вспоминает о том, что ему нечем было заполнять журнал, и с тоски пришлось начать писать вместе с Панаевой огромный роман «Три страны света», который по сей день остается некоторым образцом заполнения журнала. Несчастный Каютин, чтобы добыть свою Полиньку, на протяжении девяти номеров «Современника» путешествует по всей России, и это дает автору шанс описать массу увлекательных вещей: от охоты на моржей до отравления конкурента. Но тем не менее литература в этот момент мертва. Единственное живое произведение в ней – «Муму». А живое оно потому, что оно носит глубоко автобиографический характер. За что Герасим утопил Муму – вопрос спорный, но за что посадили Тургенева, мы помним очень хорошо. Он написал некролог Гоголю, в котором осмелился намекнуть, что преждевременная кончина писателя имеет некоторую связь с внешними обстоятельствами его жизни: в частности, с политикой. Разумеется, Гоголя убило время, и это, разумеется, не могло сойти автору с рук.

Самый пугливый, самый осторожный, самый послушный автор в русской литературе, который маменьку всю жизнь боялся ослушаться, который во время пожара на пароходе, чтоб его спасли, кричал: «Пустите меня, я – единственный сын у матери!», – этот робкий человек умудрился сесть. Но, правда, Достоевский пострадал хуже, он за чтение письма Белинского к Гоголю чуть было не получил сначала расстрел, потом заменили на восемь лет, а потом скостили до четырех. Ну, с Тургеневым как-то обошлось, он получил две недели. Потом мать его достала. Не очень понятно, за что Муму утоплена, но за что сел, мы понимаем. Острастка оказалась довольно сильна.

Непонятно только, каким образом этот довольно простой, довольно очевидный рассказ мог так долго не замечаться и не раскрываться критикой. Он слишком долго интерпретировался как история, направленная против крепостничества. Что Тургенев и все порядочные люди, и все европейцы не любили крепостничества – довольно очевидно. Ради этого не стоило бы ни писать рассказ, ни топить собаку. Главная коллизия в творчестве Тургенева, что для любого делания, для любого подвига, для любого духовного роста или радикального перелома нужно, прежде всего, убить в себе то, что наиболее ценно. Оно не совсем точно, конечно, описывается словом «душа».Это робость, сентиментальность, неоднозначность мнений, которая нам так дорога в Шубине. Ведь почему мы любим Шубина, почему мы любим Ракитина из «Месяца в деревне»? Почему наши симпатии, хотим мы того или нет, а все-таки на стороне Николая Петровича Кирсанова, который среди Курской губернии играет себе на виолончели, pater familias в сорок пять лет, и вызывает понятную насмешку у Базарова. А мы его любим тем не менее почему-то.

Вот есть эта невыразимая, необъяснимая нежность, робость души, то, что можно назвать интеллигентностью. Но «интеллигентность» довольно пошлое понятие, интеллигент может быть пошляком и часто им является, а вот это таинственное «муму», для которого Тургенев нашел единственное слово «муму»… Скажем так, это единственная слабость сильных, единственная привязанность бесчувственных, это единственное, что есть у немого дворника Герасима. Как Глазков называл поэзию «сильными руками хромого», так и Муму – единственная любовь безлюбого, абсолютно, в общем, безэмоционального «ходячего гроба», у которого ничего человеческого не осталось, кроме этой странной привязанности. Там еще Татьяна бегает какая-то, но что к ней чувствует герой, не очень понятно. А Муму он любит так, как мы любим последнее. Если мы хотим стать свободными людьми, мы это последнее должны в себе убить. Вот об этом, собственно, весь Тургенев.