Дмитрий Быков - Иван Тургенев – самый непрочитанный классик

Утрачивается то, ради чего все. Тургеневский герой не готов променять душу на успех. И в этом смысле он для нас, наверное, один из самых живых и актуальных писателей.

Что, собственно, происходит в «Отцах и детях»? Почему именно Николай Петрович Кирсанов так близок авторскому сердцу? Тургенев любит наделять своего героя одной характерной, сентиментальной, смешной чертой, которая и выдает в нем это самое глубоко сидящее «муму». Николаю Петровичу придана виолончель. Кстати, он человек-то грешный, чего говорить? Он – вдовец, а завел интрижку с крепостной девушкой. Пусть прелестной, пусть итальянистого вида, но Фенечка есть Фенечка, что уж тут такого? Помните, когда он объясняет сыну эту ситуацию, сын, лишенный предрассудков, бросается отцу на шею. Но оба очень радуются, когда входит Павел Петрович, потому что, как ядовито замечает Тургенев, есть положения трогательные, из которых тем не менее хочется поскорее выйти. Этот сентиментальный персонаж, который все-таки не упускает своего, – он наделен, маркирован этой виолончелью, которая вызывает дикий хохот у Базарова. А между тем, как мы уже говорили, все лучшее в романе достается ему.

А в том-то и дело, что самая прагматичная стратегия – это среди Курской губернии играть на виолончели. Успешно только то, что непрагматично. Прекрасно только то, что бесполезно. Вот почему Тургенев так ненавидит статьи Добролюбова о себе, настолько ненавидит, что рвет с «Современником». Да потому, что из его романов пытаются сделать молоток для забивания гвоздей, в них пытаются увидеть прагматику – в произведениях, в общем, достаточно чистого искусства. Прекрасная смешная бесполезность, наивная бесполезность, виолончель для pater familias – вот то, что, по Тургеневу, дает человеку право жить и дает ему моральную победу. Не буду напоминать и о том, что эта пресловутая скрипка, тоже струнный инструмент, становится главным инструментом завоевания женщины и, следовательно, завоевания мира, в гениальной новелле «Песнь торжествующей любви», где герой с помощью скрипочки умудрился загипнотизировать женщину. Конечно, это простая вариация на тему «чистого искусства». Но если мы вспомним этот рассказ, вспомним одну из самых жутких сцен в русской литературе, когда герой, вернувшийся из таинственного странствия, Муций, с закрытыми глазами повторяет: «Друг проснулся, недруг спит, ястреб курочку когтит, помогай…» – мы поймем, что это не такое простое сочинение. И в нем заложен не только присущий Тургеневу саспенс, тихий, мягкий ужас, но и в первую голову мысль о могучей, победительной силе бесполезной и бессмысленной скрипочки. Вот, может быть, именно поэтому Тургенева так сильно недолюбливали радикалы, пытавшиеся его приспособить к советским нуждам – «Отцов и детей» они брали, а все остальное отметали.

Напоследок я бы вернулся к двум тургеневским текстам, которые, пожалуй, наименее известны и которым меньше всего повезло. «Собака» – рассказ, который рифмуется с «Муму» и подводит некоторые итоги тургеневской жизни в литературе. Именно этот рассказ вызвал эпиграмму, дай бог памяти, Вейнберга:

Наверное, действительно – черт знает чем. Но как раз этот мистический рассказ дает нам самое лучшее представление о человеческой и эстетической стратегии Тургенева. В чем там, собственно, история? И как это связано с «Муму»? Есть помещик, охотник, тихий малый, он однажды просыпается от того, что у него под кроватью возится собака. Собаки в доме никакой нет. Он со свечой лезет под кровать. Пусто. А собака возится, чешет что-то там, скребет когтями, хлопает ушами, фыркает – ну, все делает, что положено делать собаке.

Он приглашает к себе переночевать друга-помещика. Выпили, поели, улеглись. Начинается возня страшная под кроватью. Друг: «Что это у тебя, братец, собака будто завелась?» – «Нет никакой собаки». Лезут, смотрят, нет собаки. Он сначала, естественно, думал: уж не схожу ли, мол, я с ума? Кстати говоря, думаю, что не без влияния этого рассказа и написана мопассановская «Орля», куда более поздняя, где примерно такие же вещи происходят, у помещика в доме все молоко выпивается кем-то. В общем, смотрят, смотрят – нет собаки.