Павел Уваров - Между «ежами» и «лисами». Заметки об историках

Но почему ему позволили издавать то, что он издавал в издательстве «Искусство», начиная с «Категорий средневековой культуры», то есть – книги уже откровенно несоветские по самой своей форме, в которых сносок на классиков марксизма вообще не было? 134

В отличие от Гуревича, люди, получившие властные функции в науке, были неспособны в культуре увидеть ключ к социальной истории. Да и само слово «культура» усыпляло этих твердокаменных марксистов – любителей музыки и ценителей живописи. Где-то в середине 1980-х годов А.Н. Чистозвонов спросил меня о каком-то французском историке: «Скажите, а он что – серьезный специалист или так, историей культуры занимается?»

Вот и недоглядели.

У Арона Яковлевича впереди была своя жизнь. У сообщества советских медиевистов – своя. В общем, обе стороны прожили ее неплохо.

Гуревич не порывал окончательно ни с корпорацией медиевистов, ни с институтскими изданиями. В «Науке» будут выходить его книги; после прихода на пост директора З.В. Удальцовой он продолжит работу над «Историей крестьянства»; будет участвовать в некоторых институтских конференциях. Но параллельно он становится одним из лидеров той науки, которую Н.Е. Копосов и О.Ю. Бессмертная назовут «неофициальной историей» или «новой исторической наукой» 135. Ее атрибутами стали «неофициальные», подальше от глаз начальства организуемые конференции с участием С.С. Аверинцева, Ю.Л. Бессмертного, М.Л. Гаспарова, В.В. Иванова и, конечно, А.Я. Гуревича. Публики на эти заседания собиралось так много, что впору было вызывать конную милицию. Это была «наша», «настоящая» наука. У нее быстро сформировались свой язык, своя табель о рангах, свои ритуалы, цементирующие обманчивое единство сообщества 136. Это была действительно «другая наука», игравшая по другим правилам, у нее был иной стиль. Стиль, который сам себя любил описывать в терминах уехавшего к тому времени барда: «Эрика берет четыре копии…», а ретроспективно – словами в ту пору совсем юного рок-музыканта: «Поколение дворников и сторожей…»

Не стоит утрировать. «Неофициальная наука» умела весьма удачно использовать некоторые академические структуры. В ИНИОНе выходили реферативные журналы и сборники, дававшие возможность принципиально иного, чем ранее, уровня знакомства с трудами западных коллег 137. «Неофициальные» конференции проводились под эгидой академического Совета по истории мировой культуры, а затем материалы этих конференций издавались все в том же издательстве «Наука» большими тиражами. Но, конечно, успех «другой истории», успех А.Я. Гуревича был тоже – другой, внекорпоративный.

Книги Арона Яковлевича выходили большими тиражами, переводились на все большее число языков. Но всегда, когда его спрашивали, какая из его книг наиболее дорога ему, он называл ту злосчастную книгу в зеленой обложке – «Проблемы генезиса феодализма». И это не были только чувства родителя к больному ребенку – Арон Яковлевич не отличался сентиментальностью. Это было тоскливое осознание упущенного шанса.

Сейчас передо мной лежит объемный номер «Одиссея-2006» с характерным подзаголовком, указывающим на тематическую специфику номера: «Феодализм перед судом историков». То, о чем там говорится сегодня как отечественными, так и зарубежными историками, говорилось А.Я. Гуревичем тогда, в конце 1960-х годов. Если бы в ту пору ему удалось довести задуманное до конца, завоевать и удержать лидерство в рамках корпорации, использовать ее удивительный потенциал воспроизводства учеников, то произошло бы действительно качественное обновление, мутация советской медиевистики. Она нашла бы способ преодолеть неумолимую эволюцию научных школ, столь часто описываемых историками науки: от блестящих основателей – к старательным продолжателям, а от них – к бледным эпигонам. Тогда бы у нас была самая передовая для того времени медиевистика в мире. Она бы изучала феодальное общество как систему, она бы интересно исследовала проблемы функционирования средневековой экономики, но это была бы «медиевистика с человеческим лицом».

Но – не случилось 138. Очередная точка бифуркации была пройдена – как раз тогда, когда было покончено и с проектами «социализма с человеческим лицом».

А корпорация советских медиевистов продолжала жить по своим законам. Она становилась еще более углубленной в специализацию, еще больше поубавилось желания к самодеятельному теоретизированию. Зато интерес к культуре стал проявляться и у «серьезных историков» (не без примера Арона Яковлевича). Да и писать стали больше и чуть раскованнее. И молодежь по-прежнему стремилась влиться в состав «спецназа историков».