Федор Булгаков - Мать Наполеона I

«Мы корсиканцы, – часто повторяла она – узнаем друг друга по революциям». Она была свидетельницей не одной революции в своей юности, и с ранней юности, не гоняясь за приключениями и опасностями, не симпатизируя им, готова была все претерпеть и на все решиться, если того требовала честь. Ей было двадцать лет, когда она подбила мужа принять участие, в компании с Паоли в войне за независимость. И то пешком, то верхом на лошади или же на спине мула, она следовала за ним повсюду, останавливаясь на бивуаках в оврагах, проводя ночи под открытым небом и ни мало не заботясь о жужжавших над ней пулях. Она была тогда беременна избранным ребенком, который, словно сгорая от нетерпения испытать баюканье своей матерью, усиленно шевелился в ней, и казалось, рвался на битву ранее появления своего на свет. Впоследствии порвавши всякие связи с Паоли который хотел сдать остров свой Англии, Бонапарты направились во Францию, где были поставлены вне закона. Небольшого труда стоило синьоре Летиции снова углубиться в горы. Когда же ей пальцем указывали на горевший дом её, она отвечала: «Ну, так что же. Мы выстроим новый, получше того!»

Ничего не удивляло эту корсиканскую крестьянку. Не раз бывала она героиней. Но что всего достойнее было в ней, так это то, что ей и в голову никогда не приходило рисоваться. В Порто Ферраджо, за несколько часов до отъезда с острова Эльбы, Наполеон при свете луны объявил ей, что отправляется с намерением снова отвоевать себе корону.

«Прежде всего, – сказал он ей, – я спрашиваю вашего мнения». – «Ах, позвольте мне, – отвечала она, – постараться забыть, что я ваша мать». Затем после минутного размышления она сказала: «Небо не допустит, чтобы вы умерли от яда или какой-нибудь смертью, вас недостойной. Вы должны умереть со шпагой в руке». То была та же самая женщина, которая говорила, что «падение дело пустое если оно совершается с достоинством, и что падение составляет все, когда кончаешь трусостью». Античный отпечаток характера этой замечательной женщины нигде так не сказывается, как в этих словах. Такие беспощадные великие слова говорились только теми из матерей-героев, с которыми знакомят нас Плутарх и Ливий.

Французское дворянство начало эмигрировать. В это время одна молодая дама пригласила поручика Бонапарта отправиться вместе с ней, обещая ему свою благосклонность. – «Madame, вы очаровательны, – возразил он. Но на свете существует одна женщина, благосклонность которой мне еще милее, – это Франция». M-me дю-Коломбье давала ему более разумные советы: «Не эмигрируйте, monsieur Бонапарт. Все знают, как выезжают из Франции, и однако никто не знает никогда, ни как в нее возвращаются». Наконец, мать его написала ему. Она умоляла его не покидать своей родины, не следовать безумной моде и не переходить через Рейн. «Успокойтесь, signora madre, – ответил он ей, – ваш сын никогда не будет на жалованье у неприятеля».

Madame Megravere говорила, что жизнь её окончилась вместе с падением императора. Удалившись в Рим, во дворец Ринуччини, она навсегда отказалась от всего на свете. «Конец визитам к кому бы то ни было; конец театру, который был единственным моим развлечением в минуты меланхолии». И она все-таки не переставала существовать, и когда ее спросили, какой секрет она знает, чтобы так поступать, она ответила: «Я всегда выходила из-за стола с аппетитом, и при всяком несчастии предавала себя на волю Божию». Она легко покорялась всему, что ей казалось решением свыше. Благочестие её было искренним. Однажды она обратилась к одному римскому прелату с вопросом, верит-ли он, что Наполеон в раю. – «Да, madame, я верю этому, – отвечал прелат, – но я не убежден в том».

Однако, несмотря на всю её набожность, главной утешительницей её была природная её философия, местами сказывающаяся в некоторых отрывках её писем. «Не могу снабдить вас хотя бы небольшой дозой моего характера, – писала она королю Жерому 18 поля 1821 года. – В случае дурной вести, в первый момент я огорчаюсь, а в следующий – огорчение мое уже уступает надежде. Поступайте, как я. Если надо, сократите ваш дом, даже уничтожьте его, распустив всех слуг. Только больше чести будет для вас, если вы будете бороться и одолеете несчастие. Я уверена, что у Catherine достаточно высокая душа, чтобы сладить с самой крайней необходимостью… Одна мать может дать подобный совет. Тогда уж вам нечего будет бояться, остается только надеяться на все».

Два года спустя она писала Люсьену: «Вам давно должно быть известно, что большая часть человеческой жизни состоит из несчастий и неприятностей. Знание этого должно давать нам силу не поддаваться ничему тому, что с нами может случиться, в особенности, когда мы сами в том неповинны».