Сергей Мец - Эпиграфы к эпилогу

Долго, иногда месяцами, даже годами все это длится. Ни одной толковой мысли не выжать из себя, ни одной правильной строчки и настоящего звука – одна сплошная моторика мышц, бессознательное звуко– и слово-извлечение, и от всего этого не радостно сердцу и тоскливо уму. Состояние брезгливости к самому себе преследует постоянно, все нарастая и нарастая, пока не оказываешься перед пропастью, на дне которой срыв. Невероятным усилием воли удерживаешься от последнего шага, балансируя на краю, всем существом ощущая притягательную силу бездны, будто некая великая сила напирает на тебя сзади, подталкивая к трагическому решению.

Выдержал. Дождался. Что-то блеснуло в сознании, какая-то искорка вспыхнула и цветок раскрылся. Лепестки обнажили самое прекрасное, что только может быть в этой жизни – порыв к свету. И вот ты уже летишь куда-то с невероятной скоростью, то взмывая ввысь, то камнем падая к самой земле, а потом, совершив невероятный пируэт и уклонившись от неминуемого удара, вновь взмываешь к самым облакам. Когда восторг проходит, успокаиваешься, цепляешься за первое попавшееся под руку облако и долго паришь, мерно покачиваясь, словно на волнах. Наполняешься какой-то невероятной прозрачной радостью, и все у тебя получается – ноты, словно покоряясь невидимой силе, собираются в прекрасные мелодии, слова складываются, будто сами собой, в лучшие на свете строки, тело лишается веса, из голоса исчезает дрожь, а сам ты словно светишься…

Сила нарастает и нарастает, напряжение усиливается, и вот уже все, к чему бы не прикоснулся, буквально искрит. От одной из искорок вдруг вспыхивает жухлая трава – а ты и не заметил, как все вокруг начало терять цвет жизни. Через мгновение огонь уже бушует, уничтожая остатки прежней радости, и вот ты опять стоишь посреди выжженной земли – ноги по щиколотку в пепле, а голову печет разбушевавшееся солнце…

***

Никогда ничего не копите – ни денег, ни вещей. Из самого необходимого имейте только пару смен одежды и обуви (ну или две пары, но не больше), компьютер и инструмент для творчества, какой кому больше по душе. Художник – мольберт, кисти, краски, мастихин; музыкант – любимый инструмент (гитару, пианино, флейту, скрипку, или эластичные связки); актер – большое, в рост, зеркало. Но у всех творческих людей должен быть один общий, объединяющий предмет, вне зависимости от степени таланта и вида искусства – любимая рюмка. В идеальном случае к ней прилагается также чашка для чая или кофе, и «губастый»* – для прочих напитков. Но это уже изыски, а вот любимая рюмка всенепременно есть у каждого художника.

Сто и т она себе тихонько на уголке стола, неприметная, не блещущая изысканностью линий и преломляется в ее гранях вся жизнь творца, день за днем. В трудные дни она всегда под рукой, работы у нее так много, что к вечеру усталость и ее накрывает, а в дни откровений ее будто и не замечают. Ну и ладно – отдыхает она, предаваясь созерцанию. И тоже мечтает, представляя себя то колодцем в заброшенной деревне, полным ключевой воды на радость случайно забредшему сюда охотнику, то хаузом в оазисе посреди пустыни, дарящим прохладой своих вод новую жизнь усталому путнику, то фьордом, протянувшемся на десятки километров с берегами, покрытыми буйной растительностью и падающими с обрывов водопадами.

А художник продолжает творить, все больше и больше погружаясь в экстаз созидания, приближая тот славный миг, когда вновь за столом, со сдвинутыми на край бумагами, соберутся друзья и он поднимет рюмку, наполненную живительной влагой. И во всех уголках земли еще тысячи его коллег поднимут свои любимые рюмки, и на сотни разных голосов и языков прозвучит один и тот же тост с одним и тем же пожеланием: «За здравие!»

Уйдет художник, его место займет другой, со своей любимой рюмкой, а прежнюю отправит куда-нибудь в дальний угол буфета, где она будет коротать оставшиеся дни нравоучая своих молодых соседей и передавая им мастерство подчинения хозяйской руке во время тостов. Новый художник, заглядывая время от времени в буфет, иногда задержит взгляд на рюмке прежнего хозяина, задумается, и однажды поднимет, поднесет поближе к глазам, а она возьми, да выскользни. И – вдребезги.

* Губастый – граненый стакан с гладкой каймой поверху. По одной из версий, назван так в народе по технике пития, когда наполненный до краев стакан необходимо было аккуратно положить на нижнюю губу и медленно осушить, не пролив ни капли содержимого.