Сергей Мец - Эпиграфы к эпилогу

Прошли годы, деревья выросли совсем большими, а друг все не возвращался. Однажды вместо него сюда пришли какие-то незнакомые люди с топорами, выбрали два самых стройных деревца и безжалостно их срубили. Остальные шумели листвой, кричали криком – так, как могут кричать только потерявшие близких, но тем, с топорами, было ничего не слышно, они давно потеряли способность слышать. Передохнув, они содрали с поваленных деревьев кору, вырубили из стволов две прямоугольные балки, одну вполовину короче другой, прибили крест-накрест, взвалили на плечи и унесли в город.

Долго еще шумели оставшиеся деревья, плакали по потерянным сородичам, не понимали, каким же особым чутьем лесорубы угадали двух лучших друзей малыша, и что они теперь скажут ему, когда тот вернется. А потом как-то враз смолкли, словно увидели то, что творилось на главной площади города, где друзья все-таки встретились, обнялись и побрели вверх, на соседнюю гору. И еще увидели они огромную черную тучу, появившуюся из-за горизонта – та на мгновение застыла, а потом, увидев процессию, медленно двинулась туда же, к горе.

***

Первое, что бросилось в глаза при входе в комнату – огромный лист ватмана, весь исчерченный разноцветными линиями. Вокруг были разбросаны карандаши, кисточки для акварели и несколько наборов фломастеров, а с веранды доносились детские голоса. Собравшиеся там мальчишки и девчонки спорили о чем-то, пытаясь перекричать друг друга, но было совсем непонятно, что же послужило причиной столь бурных страстей.

Я вернулся в комнату и стал разглядывать лист ватмана, пытаясь понять, что же было на нем изображено. Все, что я смог сообразить – линии одного цвета, описав замысловатые маршруты по листу, обязательно замыкались, но не пересекались с замкнутыми линиями других цветов. Порой линия одного цвета четко повторяла контуры другой, соседней. Тут в комнату вбежала гурьба детей с веранды и, совершенно игнорируя мое присутствие, они продолжили свое непонятное занятие, плюхнувшись на пол. Мальчишки стали рисовать по границам своих участков солдатиков и танки с пушками, стволы которых были направлены на соседние территории, девочки старались не отставать от них. У них все это получалось не так хорошо, но они старательно срисовывали у ребят контуры военной техники, а потом закрашивали в свои цвета.

Тут в комнату вошел какой-то мужчина в форме с черными майорскими погонами на плечах, оглядел с удовлетворением лист ватмана, весь испещренный кривыми линиями и наполненный до предела милитаристским содержанием, и сказал, обращаясь к девочкам: «Обязательно должны быть передвижные госпитали!» Потом он приказал это все исправить и покинул комнату.

«Что за чушь такая!» – воскликнул я. От созерцания совершенно дикой картины противостоящих друг другу разноцветных армий, нарисованных детьми, поделившими лист ватмана границами неведомых территорий, бешено заколотилось сердце… и в этот момент зазвенел будильник. Я открыл глаза, в ужасе пытаясь понять, где нахожусь, а потом увидел знакомые очертания люстры на потолке. Нащупав рукой гриф гитары, которая лежала на полу, слева от моей постели, я окончательно успокоился, и тут увидел стоящий на полу чуть поодаль небольшой телевизор.

Улицы какого-то неизвестного мне города были заполнены марширующими военными, двигались строем танки, тяжелые машины везли на прицепах пушки, стволы которых были задраны к небу, а по сторонам стояли зеваки, подняв вверх руки с телефонами, планшетами и фотокамерами, и снимали происходящее. И вдруг в самом нижнем углу экрана я увидел нечто удивительное – семью маленьких светло-зеленых травинок, пробившихся сквозь асфальт и теперь дрожащих от страха перед настигнувшим их внезапным мраком. Лес поднятых рук закрыл им солнце, а потом кто-то из снимавших сделал неосторожное движение и жизнь семьи окончилась.

***

Земля выжжена. Огонь сожрал все живое и долгие годы ветер гоняет пепел по здешним просторам. Скоро, совсем скоро придет время, земля насытится естественным удобрением и даст новую жизнь – тонкие зеленые стебельки пробьются из ее недр, станут крепнуть и тянуться ввысь, а потом превратятся в потрясающей красоты ковер, где снова обретет свой дом всякая живность.

Теперь же нет взору и слуху отдохновения – кругом однообразная печальная картина в черно-серых тонах. Стоишь посреди этой картины, ноги по щиколотку в пыли, голову напекает солнце, почувствовав свою безнаказанность, и ты не в состоянии представить, что же может быть печальнее этой картины. Сложил ладони рупором, вдохнул глубоко, и что есть мочи заорал: «Э-э-э-й-й-й!», но даже эхо, и оно не ответило тебе. Плечи опустились, оцепенел, замер. В голове творится что-то невообразимое, словно тот же ветер гоняет слова и предложения по всей внутренней вселенной, спутывая их в тугие узлы, разрывая на мелкие кусочки, крутит воронки и утихает ненадолго, заставляя насторожиться в ожидании нового порыва.