Павел Нерлер - «Посмотрим, кто кого переупрямит…»

Если не смогу сейчас, то <���через> неделю, две, три – всё равно. Н.

Только что звонил Илья Григ<���орьевич> [23]и сказал, что мы сможем ехать в четверг. Если удастся, я выеду в Харьков и в Харькове буду ждать инструкц<���ии>, ехать ли в Крым или ждать вас в Харькове. Вы дадите телеграмму на Прокопенко [24]или Смирнова [25], или, самое лучшее, выезжайте в Харьков.

Я в Крым не хочу – я хочу вас видеть, а если в Харькове нельзя будет жить, то мы поедем вместе в Киев, – тогда вы сможете прямо к нам заехать – скажете, будто я побоялась ехать одна, и вы мой провожатый.

Милый, милый, как соскучилась. НХ.

<���начало октября 1919 г.> [26]

<���Я> ужасно боялась, что с вами случилось, – очень уж страшное было <���время>. Но записка такая неопределенная, что я все-таки ничего не знаю о вас. Вы пишете, что собираетесь в Киев, – зачем? Отчего хотите уехать из Крыма? В Киеве скверно, мокро и дорого, и ходят рассказы о Крымских рад<���остях>. Я всё время собиралась уехать к Вам, но вначале была возня с пропуском <���и> вагоном, теперь с плацкартой ‹…›. <���Я> устала ‹…›

‹…› никак не могу без вас. Приезжайте в Киев. Не знаю только, сможете ли вы здесь устроиться. Здесь выходят 5 или 6 газет, несколько журналов, т<���ак> ч<���то> в денежном отношении будет сносно, но комната и, главное, всякие осложнения. Маккавейский [27]уезжает на фронт. Жекулин [28]в Киеве, они на вас чего-то сердятся в “ Летописи”. А халдейка из “Софиевская 3” [29]даже причитала, что <���если> она вас увидит, то выцарапает в<���ам глаза>. Нельзя ли устроиться в Х<���арькове>? ‹…›

<13/26 октября 1919 г.>

Милый дружок!

Получила 13 октября телеграмму, отправленную 18 сентября. Здесь холодно и очень беспокойно. Страшно волнуюсь, как вы проедете. Здесь ходят всякие страшные слухи о дороге, я очень трушу и волнуюсь. Посылаю вам письмо с Исааком [30]. Вы его встретите в Харькове, он вам всё расскажет о том, как мы живем в Киеве. Очень прошу, перед отъездом дайте мне телеграмму, постарайтесь передать письмо. Сейчас дорог каждый день, если решили приехать, приезжайте скорее.

Очень скучаю, здесь страшно скверное настроение и вообще мрак.

Привет А. Э. [31], почему вы о нем ничего не пишете? Надя.

19 ноября 1931 г., Москва [32]

Нянечка моя родная!

Я так и знала, что ты захворал, и всё беспокоилась, что тебя нет. Голуба моя, что с тобой? Как сердце? Смотри не расхворайся, а главное, не выйди слишком рано и ничего от меня не скрывай. Очень мне грустно, что ты больной. Очень прошу, если к 4 часам поднимется t°, вызови врача. Не запускай. Есть ли деньги? Ко мне даже, если t° упадет – не приезжай – не пущу. Отлежись дома. Позвони (45–20) Коротковой – расскажи про квартиру. Женя тебе расскажет о враче – все анализы дали благоприятный результат – о туберкулезе нет и речи.

Целую тебя.

Нелюша.

Надя.

Целую маму.

23 декабря 1935 г. [33]

‹…›

Основное дело: я жду Щербакова [34]. ‹…› На что ориентироваться? На Крым? Мне кажется, да. Пиши мне. Здесь была Н<���ина> Н<���иколаевна> [35]. Я ее раз видела. Она говорит, что купить дачку – от 11/2 до 3 тысяч. ‹…› Нужно поговорить со Щербаковым. Это я знаю твердо.

Если еще с кем говорить, то только в форме заявления, а это уже сделано тобой. Иначе нельзя.

С работой – Луппол [36]очень хочет дать работу, но Данилин [37]поднял скандал и охаял Мопассана [38]. Их тенденция: упростительство – как раз противоположная тенденции соседнего отдела, на который я делала Маргерита [39]. ‹…› Этот Данилин – гадина, каких мало. Но что делать? Очень мелко ссориться с ним. Я просто плюнула.

‹…› Стихи видели Сергей Ант<���онович> [40]и Викт<���ор> Бор<���исович> [41]. Оба захлебываются. Передала их в “Красную новь”. Мариэтта [42]на Кавказе. Асееву не посылала. Рука не подымается. Передали Щербакову. Пастернак знает, что я здесь, но не звонил. Я тоже не звоню. Ну его. В общем, дела очень мало.

‹…›

Не позднее 27 декабря 1935 г.

‹…›

У него [43]свой подход, и он от него в переводе отказаться не может. И переводами он зарабатывать не может. Зарабатывать он может только своим литературным трудом: печатайте стихи, а не критикуйте переводы. Вообще переводчика Манд<���ельштама> нет, а есть писатель М<���андельштам>. У него шершавый Мопассан? Нет легкости и гладкости. Факт, что нет. М<���андельштам> сам не легкий и не гладкий. В чужих шкурах ходить не умеет. Вот я – я переводчица – я умею. Попробуйте только охаять рассказы. А переводческую склоку заводить глупо и мелко. Гораздо лучше признать, что ты плохой переводчик. Мне все предлагают то фунт Малларме, то кило Бодлера. Тут же у Луппола в кабинете предлагают. Я говорю: что вы! Мандельштам абсолютно не умеет переводить стихов. Он 3 сонета Петрарки делал 2 месяца – подзаработал бы по 30 р. 50 к. в месяц. И вы бы забраковали за неточность. Где ему! Он даже Мопассана перевести не сумел. Вы лучше к Колычеву обратитесь или к Бродскому [44].