Кристофер Бруард - Модный Лондон. Одежда и современный мегаполис

Браммел одним из первых оживил и улучшил вкус к одежде среди джентльменов; и его самое большое новшество проявилось в шейных платках: тогда их носили совсем не накрахмаленными и пышно выдающимися вперед, идущими складками к подбородку; чтобы исправить это очевидное неудобство, создающее неловкость, он немного крахмалил свой галстук… Воротник, всегда пришитый к его рубашке, был таким большим, что если он не был загнут, то полностью скрывал его голову и лицо, а белый шейный платок был длиной по меньшей мере в фут. Первый его аккорд – сложить воротник рубашки до уместного размера; затем Браммел, стоя перед зеркалом, подбородок устремив в потолок, слегка опускал нижнюю челюсть, складывая галстук до разумных размеров, при этом форма каждой последующей складки доводилась до совершенства с помощью рубашки [24].

Наконец, еще один предмет из музейной коллекции перемещается за пределы гардеробной и сопровождает денди на неприветливых лондонских улицах. Двубортное пальто темно-синего сукна было сшито Джоном Уэстоном с Олд-Бонд-стрит, 34, приблизительно между 1803 и 1810 годами [25]. Вскоре после того как оно было изготовлено, Уэстон через банк Coutts передал его неизвестному клиенту, чьим поверенным в этом деле был владелец счета Джонатан Гордон. В сопроводительном письме портной сообщает Гордону: «Я послал вашему Другу превосх. пальто синего сукна, оно сшито наилучшим образом и, надеюсь, окажется ему в пору и по душе» [26]. Пальто вполне отвечает требованиям, предъявляемым к костюму, в котором можно фланировать по торговым улицам Мейфэра и Сент-Джеймса или править экипажем в Гайд-парке, а тот факт, что его портной обшивал принца Уэльского и герцогов Кембриджского, Сассекского и Глостерского и поставлял им ткани, выделяет его из общего ряда. Высокая бортовая застежка, крой по фигуре, благодаря которому тонкое сукно обтягивает плечи и торс, а также шесть пар больших золоченых пуговиц (сделанных лондонским мастером по металлу Чарльзом Дженненсом) наделяют пальто необходимыми военными ассоциациями; поскольку это был период (на повестке была война с Францией), когда атрибуты армейского щегольства, заимствованные из альбома выкроек военного портного, вполне могли выражать необходимую степень патриотической бравады. Как отметила Эйлин Рибейро, комментируя моду у союзников на аксельбанты и позументы: «При Наполеоне гусарские полки были одеты в одну из самых эффектных униформ, и этот гламур неизбежно сказался и на гражданской одежде» [27].

«Гламур» – ключевой фактор, благодаря которому впервые стильные молодые жители Лондона начала XIX века оказались в авангарде модной жизни, упрочивая Вест-Энд, их несессер и площадку для игр, в положении соперника Парижа на роль глобальной теплицы для новых вестиментарных тенденций. Рой Портер описывает, как щеголи времен Регентства «изобрели эстетику городского, религию города как храма удовольствий, которая сосредоточилась в фигуре денди. Появление Вест-Энда придало различным городским стилям гламур, который стал объектом зависти или насмешек для остальной страны» [28]. Таким образом, превосходство одежды и стиля жизни в среде богатых англичан и развитие Лондона как международного центра, который по части размера имел соперников только в лице Пекина и Эдо [29], а по части культурного разнообразия и экономической мощи оставлял позади любой европейский город, объясняет утверждение Портера о том, что в 1800 году лондонцы стали «городскими наблюдателями, замкнутыми на себе… влюбленными в себя» [30]. Очевидно, более ранние примеры следящей за модой молодежи (особенно макарони 1770-х годов) также были подвержены самолюбованию и страсти к ультрамодному образу жизни, которая подогревалась за счет возможностей и богатств Лондона.

Но они демонстрировали себя в городе как представители субкультуры, стремясь подвергнуть сомнению устоявшееся положение вещей, зачастую вызывая обвинения в отсутствии патриотизма [31]. Значение же поколения, о котором идет речь, заключалось в том, что их маскарад был всерьез воспринят истеблишментом, благодаря чему возникла манера поведения и внешний вид, которые действовали как знак принадлежности к чему-то, а не как символ сопротивления. Миф Бо Браммела более ясно иллюстрирует это развитие. В своих мемуарах, написанных через сорок лет после того, как Браммел лишился популярности из-за долгов и укрылся от кредиторов, капитан Гроноу, бывший гвардеец-гренадер, который одно время был соседом знаменитого денди, член парламента от Стаффорда, вспоминал, как появление Браммела на общественной сцене в точности совпало с превращением Лондона в город с ярко мерцающими фасадами и красивыми перспективами, ставшими визуальным воплощением возросшей социальной, политической и экономической мощи города: