Кристофер Бруард: Модный Лондон. Одежда и современный мегаполис

В последней главе Лондон конца XX века показан модным городом с развитой культурой новаторского предпринимательства и сопровождающим ее ощущением замешательства и разложения, которое парадоксальным образом способствует творчеству. Этот тезис иллюстрируется примерами прогрессивного дизайна и розничной торговли, которые размыли границы моды, черпая вдохновение из невероятно богатой культурной ткани Лондона. Корни этого феномена можно найти в том, какое образование в области моды дают лондонские школы искусств, и в более давней традиции небольших производственных мастерских, которые всегда доминировали в лондонских модных магазинах. При этом сохраняющаяся привлекательность Лондона для мировых брендов и международных потребителей в этой главе рассматривается через изучение процветающей сети существующих только в этом городе контркультурных уличных рынков, таких как Кэмден. Обе эти тенденции, вероятно, связаны с тем, что можно назвать одним из основных сюжетов этой книги (трения между индивидуализмом и коммодификацией, в результате которых постоянно генерируются новые версии городской моды), и с той значимостью своеобразия, случайности и загадочности в одежде жителей Лондона. Это ощущение случайности и чуда, наконец, подводит меня к цитате теоретика архитектуры Игнаси де Сола-Моралеса. Процитированные Джулианом Уолфрисом в работе о городском тексте XIX века, эти слова, на мой взгляд, свидетельствуют о том, насколько близки неуловимый опыт города и мимолетные значения моды, о чем не в последнюю очередь говорит выразительная идея «складки», которая показывает, как одно может определять другое. Наконец, оно может стать красноречивым девизом для тех, кто ищет вдохновения в вестиментарном прошлом Лондона:

Город можно постичь только как культуру события: эта культура, которая в момент текучести и распада, ведущего к хаосу, способна генерировать моменты энергии, которые из определенных хаотических элементов конструируют… новую складку в сложной реальности… Это событие – вибрация… точка встречи, совпадение, в котором линии безграничного пути пересекаются друг с другом и создают узловые точки исключительной силы… Это субъективное действие, производящее миг удовольствия и недолговечной наполненности [15].

13 апреля 1845 года. Я перечитывала „Философию одежды“ Карлейля, когда, к моему удивлению, вошел граф д’Орсе. Я не видела его четыре или пять лет. В последний раз он был пестр и цветаст, как колибри: синий атласный галстук, синий бархатный жилет, кремовое пальто на бархатной подкладке того же цвета, брюки тоже яркого цвета, забыла какого; белые французские перчатки, две замечательные галстучные булавки, соединенные цепочкой, и цепочка часов такая длинная, что на ней можно было повеситься. Сегодня он был мало того что на пять лет старше, но еще и весь в черном и коричневом – черный атласный галстук, коричневый бархатный жилет, коричневое, более темное, чем жилет, пальто на бархатной подкладке несколько иного оттенка и почти черные брюки, одна галстучная булавка – большая грушевидная жемчужина, помещенная в небольшое кольцо из бриллиантов, и золотая цепь, всего один раз оборачивающая его шею, были соединены на середине его широкой груди великолепной бирюзой. Да! Этот человек знал свое ремесло; пусть это всего лишь ремесло денди, никто не может отрицать, что он был в нем первый мастер и постиг все его тонкости! [16]

Выгодное положение Джейн Карлейль, супруги великого ученого мужа Томаса, позволяло ей составить критическое мнение о ремесле денди. Когда весенним днем 1845 года стареющий граф д’Орсе посетил ее резиденцию в Челси, он предстал перед ней как совершенный образец «человека, который носит одежду», центрального персонажа Sartor Resartus, трактата о морали современной мужественности, незадолго до того написанного ее мужем. Д'Орсе приехал в Лондон в 1830-м году; подтянутый, остроумный, одетый в блестящий, как у жука, костюм, он предъявил свои права на корону денди, но на момент встречи растерял свой эпатажный лоск [17]. Однако приглушенные тона его более позднего костюма и тот факт, что он предпочел монохромную палитру и стал избегать экстравагантных аксессуаров, прочно позиционировали стареющего модника в русле вестиментарной генеалогии, которая с конца XVIII века выделяла лондонский Вест-Энд как место, на весь мир известное своей мужской модой. Молодой д’Орсе привлекал внимание тем, что сознательно и так по-французски пренебрегал правилами, которые характеризовали «лондонский стиль» первых двух десятилетий нового века, дней славы Бо Браммела [18]. И все же обе философии одежды, исповедуемые двумя этими мастерами портновского искусства, в равной степени опирались на пространства столицы и ее приспособленность для их нарциссической позы. Лорд Лэмингтон вспоминал о чужеродном гламуре, сопровождавшем ранние выходы д’Орсе из его (тогда еще сельского) кенсингтонского дома в столичные салоны или аристократические усадьбы Ричмонда: