Светлана Петрова - Лента Мёбиуса, или Ничего кроме правды. Устный дневник женщины без претензий

Жутко представить мир, в котором плодятся живущие вечно. Даже долголетия нужно бояться как огня. Куда девать стариков, чем кормить? В больницах не останется места для молодых. Войны, ненависть, пороки возрастут в геометрической прогрессии. От эпохи к эпохе человек не улучшается и нравственность становится только хуже. Это уже не Вавилон, который можно обрушить, и не грехи, смытые всемирным Потопом. Останется только взорвать планету, где обустроились непотопляемые, неудушаемые, в огне не горящие себялюбцы. Сюжет для Спилберга.

Бессмертия у смерти не прошу… Бог заложил его лишь в два существа – Адама и Еву, созданных для оживления декорации райских кущ. Возможно, на большее Он не рассчитывал. Но парочка искусилась, оказалась за пределами эдема, лишилась льгот, потеряв право на вечность, и была вынуждена размножаться, чтобы продлить свой образ, проще говоря, жизнь. Но уже не райскую. Построение рая на земле невыполнимо, иначе нужно отсечь всех, кто недостоин. Большевики, укравшие постулаты у христианства, в том числе «игольное ушко», говорили, что в светлое будущее «чужих» не возьмут. Чем не нацизм? На этом фоне неравенство, так раздражающее либералов, более гуманная идея.

Однако Софу придётся реабилитировать. Учёные от начала и доныне морочат человечеству голову, изобретая эликсир бессмертия, я тоже недалеко ушла, относясь к смерти как к чему-то само собой разумеющемуся, но не имеющему отношения ко мне лично. Всегда думала о смерти отрешённо, отодвигая эту мысль подальше, поглубже, как заталкивают ногой под кровать рваный носок, чтобы не заметили незваные гости. Смерть, конечно же, существует как объективная реальность, которую мы наблюдаем постоянно, но каждый живёт с ощущением, что для него смерти нет. Стоит на улице пострадать человеку, откуда ни возьмись образуется толпа. Не полюбопытствовать, что кто-то мёртв, а чтобы убедиться, что сам жив.

Смерть дана нам только в воображении, мы не можем её почувствовать, а главное – не хотим. Какие бы уловки не использовал человек живущий, как бы ни кривлялся, ни рефлексировал, он не в состоянии ощутить и чистосердечно признать возможность физического конца. Где-то глубоко есть крючок, на котором висит неверие. Поэтому философы не любят ходить на похороны и всячески избегают разговоров о покойниках, хотя современный крупный мыслитель, ныне покойный Мераб Мамардашвили, полагал, что философия – это наука размышления о смерти.

Человек впадает в панику, если у него обнаружена неизлечимая болезнь, но спокойно относится к тому, что обречён на смерть от рождения. Какая тут разница? Мы привыкли произносить буднично, словно перебрасывая камешки из ладони в ладонь: он умер…у она умерла …, чисто английское убийство… А ведь речь идёт не о каком-нибудь мелком воровстве, похищена жизнь – единственная и неповторимая. По телевизору постоянно талдычат: «В горячей точке погибли три сотрудника», «Результат автомобильной аварии – пять жертв, в том числе ребёнок», «Маньяк изнасиловал школьницу и бросил труп в лесу»… Кокетливо придаём выражению memento mori – приветствию католических монахов-троппистов – оттенок показной покорности судьбе, мол, все там будем. Трагические слова становятся привычными, стирающими реальное представление о том, сколько за этими звуками и цифрами, незавершённой любви, надежд, жажды нового утра! Неужто, всё-таки Бог создал нас просто так, не на вырост, без взгляда в бесконечность? Спасибо, что хотя бы не сообщил каждому последней даты этого сладкого сна, иначе можно спятить.

Наглядное доказательство того, что мы не верим в смерть, во всяком случае в собственную и скорую, – сохранение вещей, которые наверняка не понадобятся в этой жизни. Потёртые очешники, допотопные телефонные трубки, вышедшие из моды кейсы с механическими замками, красивые упаковочные пакеты и коробки, удобные баночки из-под варенья, наивные настольные игры, потеснённые сначала рыночной «Монополией», а потом компьютерными стрелялками, ключи и ключики от дверей, гаражей и потерянных чемоданов, старые книги – их уж точно никто никогда не станет перечитывать, потому что не вернётся время, в которое они владели умами и которое помним только мы. Если бы вдруг разразилась катастрофа и уцелевшим пришлось начинать сначала, на голом месте, то кое-что ещё можно приспособить. Но других жизней не случится, у тех, кто следует за нами, будут иные пристрастия.