Григорий Бабаков - Поезд милосердия

«Пазик» запустил мотор, с неповторимым звуком захлопнул двери, с типичным, свойственным только «пазикам» бормотанием включил передачу, тронулся с нашей площади и покатил в сторону Москвы.

В детстве время в пути вообще протекает по-другому, а когда ты не знаешь дорогу, по которой едешь, впереди тебя ждет полет на самолете на Дальний Восток, а потом – месячный вояж на поезде в обратном направлении с остановками в каждом крупном городе, где ты будешь не просто путешественником, а частью важного гуманитарного, как сейчас говорят, проекта… да всё это – в учебное время!.. О чем тут можно говорить?! В груди жило некое такое чувство, которое мне удавалось поймать несколько раз впоследствии, став взрослым. Я называю это чувство – чувством абсолютного счастья. Это какое-то светлое газированное, в меру сладкое лёгкое парящее ощущение свободы, полета, ощущение того, что возможно всё, и того, что всё будет хорошо. Это какое-то качественное полное ощущение времени, ощущение того, что ты на сто процентов живешь, живешь в этом времени здесь и сейчас, что так и надо жить, что ошибок ещё мало, что ты – при любимом деле, а впереди – дороги, встречи, умелое выпутывание из сложных ситуаций, выступления, победы, друзья, любовь…

Мы загрузили багаж, коего было много: личные вещи, театральный реквизит и тому подобный скарб, расселись по мягким скрипуче-удобным, обтянутым вишнево-коричневым дерматином сиденьям и принялись корчить из себя путешественников и жить в ощущении чуда. За окном мелькал октябрьский подмосковный пейзаж, а на сиденье, расположенном через проход от нашего с Митяем, сидел дядя Миша, отец Митяя, и рассказывал в своей вечно-веселой молодцеватой и какой-то защищенно-добро-уверенной манере, как он служил на Дальнем Востоке и видел Байкал, Читу и Улан-Удэ. И мы, развалившись на сиденье и слушая вполуха, понимали, что скоро увидим всё это собственными глазами, так как уже через сравнительно небольшое время самолет доставит нас в Хабаровск…

Дядя Миша был токарем. Причем таким токарем, без которого легко мог бы остановиться производственный процесс нашего градообразующего оборонного предприятия, в котором работало большинство наших родителей. Если без многих инженеров, начальников отделов и прочих руководящих работников этот институт, да и вообще весь советский ВПК вполне могли бы обойтись, то о дяде Мише сами же эти инженеры, начальники отделов и прочие руководящие работники говорили совсем другие слова. Он был мастер, мастер от Бога. Уж не знаю, какие чудеса он творил на работе, колдуя на своем станке, но я видел, как он трудился по квартире, делая ремонт, или как он строил дом на даче, создав, например, «с нуля» винтовую лестницу на второй этаж по самодельному чертежу, который он, с позволения сказать, начертил от руки на коленке, сидя и перекуривая на крыльце. Лестница, как и всё, что он делал, получилась супер и даже не скрипела! Делал он всё, как оно казалось, вообще без какой бы то ни было подготовки – в общем-то, как говорится, топором, как-то лихо, удало, легко и весело, а получались шедевры.

Я с детства знал и любил такой тип мастеров, да и просто работяг, поскольку всегда с удовольствием наблюдал за работой своего любимого деда Лёши – столяра-краснодеревщика, старшего мастера лесной и деревообрабатывающей промышленности, мастера золотые руки – помогал ему и учился у него правильно держать в руках ножовку или молоток, рубанок или стамеску… Дед мой работал истово, на бешеной скорости, не замечая ничего вокруг и ни на что не отвлекаясь ни на секунду – такая уж была школа. Его рубашка дымилась от пота, и её, когда он наконец заканчивал свое очередное творение, можно было в буквальном смысле выжимать.