Григорий Бабаков - Поезд милосердия

Всё происходило как всегда – без каких бы то ни было усилий с нашей стороны. Нашим классным руководителем была моя мама – человек, каких мало. Несмотря на то что теперь мы видимся с ней не так часто, как мне бы хотелось, о чем я буду ужасно жалеть потом, да и жалею уже сейчас, всё мое детство, отрочество и юность мама моя была для меня лучшим другом, лучшей матерью и лучшим учителем! Это – без преувеличений и натяжек, а также без желания прикрыть свою возможную неправоту (а сын перед матерью всегда неправ), то есть правда. Причем мама моя играла в моей судьбе такую огромную роль, плюс ко всему, на фоне того, что я всегда умел и любил дружить, и друзья у меня всегда были…

Вот мама моя всё и организовывала, а мы просто вкушали плоды её титанического труда. Да и не вполне благодарно вкушали. С нами проводилось столько всякой работы, что мы уже утрачивали понимание её ценности. Для нас всё было само собой, жили мы крайне интересной жизнью, и нам было совершенно понятно то, что каждое наше последующее приключение будет ещё интересней предыдущего. А если по какой-то причине оно окажется не интересней предыдущего, то уж, во всяком случае, явится звеном цепочки некой подготовки и будет вести нас уж точно к более интересному событию. Вот как мы жили!

Мы учились в классе «А». Тогда он был девятый, то есть назывался девятым, хотя на самом деле был восьмым. Мы попали в эту так и непонятую нами образовательную реформу, когда в школе снова стали учиться по одиннадцать лет, но мы так и учились десять, хотя выпускались из одиннадцатого класса, пропустив седьмой и перейдя сразу из шестого в восьмой. Бред и путаница, но это было кому-то нужно. Это только сейчас мы понимаем – кому и зачем, а тогда нам было все равно, какой порядковый номер у нашего на самом деле седьмого класса. Я, правда, немного взгрустнул, что не поучился в седьмом: уж очень любил и люблю цифру семь, но недолго. Прям как Юрий Гагарин, который очень жалел, что не походил капитаном. «Самое красивое звание», – говорил он. Его же из-за космических заслуг сразу из старшего лейтенанта майором сделали.

Мама моя, ведя классное руководство в нашем классе, добилась-таки в это смутное время благословения всяких там гор- и облоно на проведение эксперимента на базе отдельно взятого класса – то есть нашего. В ходе этого эксперимента мы углубленно изучали английский язык, за что все без исключения ей по гроб жизни благодарны, и участвовали в куче всяких внешкольных прекрасных заварух, которые, видимо, смогли сделать людей даже из нас.

В обширном ряду наших увлечений особо выделялось то, что все мы были… «жирафчиками».

На самом деле «жирафчики» – это совсем не смешно, несмотря на веселое детское название. В восьмидесятых годах благословенного и страшного двадцатого века в Соединенных Штатах Америки вообще-то было много хорошего, в том числе и довольно-таки мощное движение «Жираф», члены которого занимались различного рода социальной деятельностью, как то: помощь инвалидам, выхаживание наркоманов, работа в детских приютах и прочая хорошая нужная работа. Наш идейный вдохновитель – моя матушка – был лично знаком с предводителями этого движения, так как умудрился ещё пару лет назад попасть в Америку, а это было немыслимо! Она впитала идею «жирафства», как сухое дерево воду, и ни много ни мало организовала на базе опять же нашего класса нечто подобное американскому движению «Жираф» – может быть, с меньшими масштабами, но уж точно не с меньшим самоотречением и искренностью. А почему именно «жираф», так это потому, что он большой и с длинной шеей и ему, стало быть, виднее, кто попал в беду и кому нужна помощь.