Михаил Поляков - Огонь и кровь. Повесть

И столько искреннего и наивного было в этом подарке из последнего, от нищего нищему, что поверите ли, я, взрослый лоб, разрыдался в два ручья, всхлипывая и ладонями растирая по щекам слёзы. И нас кто-то помнит, и нас, грязных, вшивых, забитых, кто-то искренне любит и жалеет! Как будто от всей России я получил эту посылку…

Сейчас я сижу один, на часах одиннадцать вечера, а смена будет длиться до утра. Чем же занять это время? Расскажу, пожалуй, о дедовщине. Ну, собственно, тут у нас этого явления нет. Но в то же время отсутствие её – следствие не какого-нибудь патриотического подъёма или хотя бы сплочённости солдат перед лицом общего врага. Дело в самом банальном прагматизме – между нами существует молчаливая договорённость вести себя как можно тише и спокойнее, чтобы ни у кого не возникло проблем с увольнением и получением денег. И так как устранены не причины дедовщины, а просто есть желание не создавать опасных прецедентов, то тех солдат, в абсолютной безответности которых все уверены, всё-таки продолжают мучить. У нас тут есть один такой жалкенький паренёк по фамилии Корольков. Он, представьте себе, сержант, даже старший, и вместе с тем каждый понукает им и издевается над ним. Сержантское звание стало для него каким-то проклятьем. Собственно, если касаться звания, то есть два способа получить его – или быть назначенным на должность, соответствующую ему, или окончить сержантскую учебку, в которой готовят будущих командиров. Из неё в часть приходишь через полгода уже заместителем командира отделения (в отделении 5—6 солдат). Отбор в учебку – чрезвычайно ответственное занятие. Тут у офицера должен быть какой-то особый нюх, почти сверхъестественное чутьё на людей. Ошибиться очень опасно, и живой пример тому – бедняга Корольков. Если бы не направили его учиться, он стал бы одним из очень многих тихих и незаметных солдат. Но его выдвинули на место, совершенно не соответствующее его характеру, и практически испортили ему жизнь, причём, может быть, не только здешнюю, армейскую, но и всю дальнейшую. Звание сержанта и необходимость руководить людьми стали для него настоящим наказанием. Он ещё с части назначался во все наряды и караулы, в какие можно было его вставить. Не знаю, известно ли вам, что такое собственно наряд? Это группа из четырёх человек – трёх дневальных и одного дежурного, которых назначают для наблюдения за порядком в казарме. Обыкновенно работа наряда выглядит так – один солдат стоит на тумбочке у входа в расположение роты. Его задача – охранять казарму и выполнять мелкие распоряжения офицеров – кому-то позвонить, передать что-нибудь и так далее. Остальные же убираются в казарме и выполняют разные поручения в её пределах. Без крика и твёрдой руки дежурному в наряде почти невозможно управиться. То спит прямо на тумбочке дневальный, то не убрано что-нибудь в туалете, то плохо вымыты полы, то не оповещены о чём-нибудь офицеры. Королькова, говорившего всегда тихим, робким голосом, робкого и забитого, не слушал никто из дневальных. В нарядах он буквально изводился – сам везде убирал, чистил, справлялся с оповещениями и так далее. Он работал круглые сутки и почти всегда засыпал в конце концов где-нибудь в углу со швабрами. А потом, в шесть часов следующего дня, надо сдавать дежурство новому наряду. И зачастую у Королькова принимали его только за полночь – пользуясь его беспомощностью, новый дежурный цеплялся к каждой мелочи и заставлял его по-новому делать уже сделанную работу, а сам спокойно отдыхал где-нибудь. Здесь, в Ханкале, этого доходягу назначили вечным уборщиком и истопником, и он целые дни метёт пол, убирает кровати, а каждую ночь проводит у печи. Он, кажется, совершенно отупел на этой работе. Я недавно зашёл днём в палатку и увидел его сидящим где-то в углу. Заметив меня, он вскочил с места и механически прошёлся взад-вперёд по проходу между кроватями, изображая активность. Однако, поняв, что это я, то есть человек, для него не опасный, забрался обратно в свой угол. Так он и живёт по углам, почти ни с кем не общаясь, забитый и униженный.

Наблюдая подобное, конечно, так или иначе задаёшься вопросами: что же это происходит, что за звери, что за животные эти солдаты, почему они мучают и пытают друг друга? неужели же нельзя им жить в мире?.. – ну и всё в этом духе.

Если забираться дальше, то можно задуматься и ещё вот над чем: ведь солдаты-то – представители одной и той же социальной прослойки, практически все они из бедных семей. Где же наша русская общинность, где хвалёная взаимопомощь простых людей, которой мы гордимся иногда и перед иностранцами? А ведь это всё отнюдь не мифы, это явления, существующие у нас поныне. Взять любое стихийное бедствие, любую беду, обрушивающуюся на страну, – всегда соседи помогают соседям, всегда отдаётся пострадавшему последняя копеечка, последний кусок хлеба, всегда он пускается на ночлег в самый бедный дом… В армейском же обществе, которое, казалось бы, является проекцией общества гражданского (да и как иначе – люди-то одни и те же), все подобные связи полностью уничтожаются, разрываются.