Юрий Ладохин - Избранники Клио. 20 фантазёров из России, изменивших ход мировой истории. Из цикла «Истории бессмертное движенье»

Резонансное взаимодействие воображаемых миров творца и собственных, иногда совсем уж потаённых, грез человека из публики: так вот она – бесперебойная формула успеха? Если бы так… Требуется, похоже, что-то еще, мерцающее, словно ускользающее от видеокамер докучливых ловцов нарушений ПДД.

Не заглянуть ли тогда за ответом в дневники одного из классиков кино, создателя культового фильма «Сталтер» (1979 г.), беспощадно закручивающего в спираль парадоксов сознание ошарашенного зрителя?: «Для восприятия великой поэзии (в любом жанре) требуется равно великая душа и труд, почти равный труду создания. Для восприятия сакрального нужен открытый сакральный канал в воспринимающем. Мысли на эту тему весьма часты в дневниках Тарковского, перемежаемые и подкрепляемые цитатами из Гёте, Торо, Гессе и других его любимых писателей. Для Тарковского, как и для его любимейшего автора – Лао-цзы, самое сильное – это именно таки самое нежное, гибкое, юное, наивное, ибо реально миром движет невидимое, а не видимое. Можно с уверенностью сказать, что акты адекватного восприятия великих произведений искусства случаются немного раз в столетье, но это проблема не «слабости искусства», а слабости современного человека, окуклившегося в своем коконе, сквозь который почти ничего из творящих энергий не проходит» (из статьи Николая Болдырева «Три этюда о Тарковском» // « Волга », № 3, 2012 г.).

Но если нежное, юное, то это, пожалуй, – когда глаза по-детски широко открыты миру, не только земному, нам близкому и знакомому, но еще и миру далёкому, галактически-космическому. Так, как, например, у сценариста любимых всеми малышами мультфильмов «Ну, погоди!» и «Приключения кота Леопольда»: «Над Землёю ночью поздней, // Только руку протяни, // Ты ухватишься за звёзды: // Рядом кажутся они. // Можно взять перо Павлина, // Тронуть стрелки на Часах, // Покататься на Дельфине, // Покачаться на Весах» (из стихотворения Аркадия Хайта «Над Землею ночью поздней»).

Многие, кто знал Андрея Тарковского, отмечали именно эти – в таком неожиданном сочетании – его особенности: удивительно непосредственное, почти детское восприятие жизненных реалий и необъяснимый, едва ли не мистический, интерес к бесконечным просторам Вселенной.

Те, кто смотрел его завораживающий «Солярис» (1972 г.) и знаком с его дневниками, думается, не сомневаются, почему «космос в словаре Тарковского не абстрактное научно-технологическое, а конкретное реально-мистическое понятие. Космос – это место взаимодействия миров, взаимокасания измерений. Дом в «Зеркале» с его самошевелящимися шторами и с подоконниками, смотрящими в сад, увиден оком камеры как космос. Космично колыхание травы, мерцание воды в кувшине, бутыль с молоком в руках малыша, космичен порыв ветра, уронивший со стола в саду лампу и буханку хлеба… Непознаваемость мира самоочевидна. Граница между так называемым реальным и так называемым нереальным зыбка, неопределенна, смещаема» (из статьи Николая Болдырева «Три этюда о Тарковском» // «Волга», №3, 2012 г.).

Туманная для восприятия, но чарующая изысканными кадрами картина «Зеркало», удостоенная в 1980 году приза «Давид ди Донателло» как лучший иностранный фильм, была, пожалуй, настоящим вызовом для интеллектуального зрителя. Именно поэтому, похоже, разветвлённая сеть сарафанного радио привела к кассам советских кинотеатров в 1974 году немалые скопления студентов и инженерно-технической интеллигенции.

Удивительно, но магические кружева авторского синематографа могли рождаться порой и на коклюшках непредсказуемого монтажа. Вот отрывок из дневников А. Тарковского: «„Зеркало“ монтировалось с огромным трудом: существовало около двадцати с лишним вариантов монтажа картины. Моментами казалось, что фильм уже вовсе не смонтируется, а это означало бы, что при съёмках были допущены непростительные просчёты. Картина не держалась, не желала вставать на ноги, рассыпалась на глазах, в ней не было никакой целостности, никакой внутренней связи, обязательности, никакой логики. И вдруг в один прекрасный день, когда мы нашли возможность сделать ещё одну, последнюю отчаянную перестановку, – картина возникла. Материал ожил, части фильма начали функционировать взаимосвязано, словно соединённые единой кровеносной системой, – картина рождалась на наших глазах во время просмотра этого окончательного монтажного варианта. Я ещё долго не мог поверить, что чудо свершилось, что картина наконец-то склеилась» (из статьи Ольги Шмелевой «Художник, ознаменовавший эпоху: памяти Андрея Тарковского», 03.04.2020 г.).