Александр Овчаренко - В кругу Леонида Леонова. Из записок 1968-1988-х годов [calibre]

В последнем вопросе о «Русском лесе»: «По убеждению Вихрова, Октябрьская революция была сражением не только за справедливое распределение благ, а, пожалуй, в первую очередь за человеческую чистоту. Это — и ваше убеждение, больше, чем Вихрова? Образ «рус­ского леса» — «символ такой чистоты? Духовного обогащения?»

Леонид Максимович отвечал:

— Это одна из сквозных тем моего творчества. Утрата этого симво­ла угрожает гибелью всему. Когда в Октябре семнадцатого года мы начали все это, какой-то капилляр был нарушен. Надо сказать, ка­кой. Поправить. У меня есть фраза, но я вам ее не скажу. Смысл же таков: чтобы человек работал больше, чем от него требуют, нужна надежда, заинтересованность...

Вы правы, литература не может только ставить вопросы. Она дол­жна отвечать на самые коренные из них. Я не настаиваю на безупреч­ности, правильности своего ответа. Возможно несколько систем. Система должна быть гармоничной, ясной.

В «Пирамиде» я «хотел показать ландшафт эпохи, его фило­софское осмысление. Может быть, это лишь версия».

Июнь 1988 г.

Опять отчего-то заговорили о критиках. Леонид Максимович вспом­нил, сколько от них претерпел. Сказал, что А. Ахматова в «Листках из дневника» замечает, что О. Мандельштам «больше всего почему- то ненавидел Леонова». А Паустовский, возглавлявший «обсужде­ние» «Русского леса»? А Катаев?

— Леонид Максимович, это не критика, а братья-писатели. Мо­жет, зависть одолевала или еще что.

— Но и от критиков только разносы — во времена РАППа и их последователей.

— Кажется, что теперь критика более благожелательна к вам — классику. Много похвал.

— Похвалы ценны, если умны.

— Еще будут у вас настоящие критики, еще придет время. О вас трудно и боязно писать. Да и как охватить и осмыслить столь огром­ный мир, космос, созданный вами?

— Началось резкое снижение нравственного и мыслительного уров­ня общества, а критика разве не часть его?

— Нет, Леонид Максимович, надо верить в прогресс или же, если нет, то в смену миров, цивилизаций, формаций — чего там еще?

***

Так обрываются записи А.И. Овчаренко. В конце июня — июле их больше нет. 8 июля мы выехали в Ниду отдыхать. Сначала пла­нировали поездку в Дубулты (возле Риги), уже были выписаны пу­тевки, но, когда Александр Иванович пошел за ними, его в Лит­фонде, где выдавали путевки, почему-то стали упорно уговаривать поехать в Ниду, так как на Рижском взморье якобы грязная вода. Он позвонил мне. Как бы что-то предчувствуя, я не хотела согла­шаться на замену места отдыха, но он меня уговорил поехать в Ниду. 20 июля утром после небольшой прогулки по пляжу, вошел в море, а через несколько минут его без сознания вынесли на бе­рег. Прекрасно плавал, не был на глубине, ни инфаркта, ни ин­сульта. На берегу литовцы спасали его жизнь, появился пульс, но в приехавшей «скорой помощи» не оказалось прибора импульса (электрошока). Так потерялась жизнь, все было таинственным и странным. Уходя рано утром на почту, Александр Иванович ска­зал мне, что видел плохой сон и, обеспокоенный — не случилось ли чего с дочерьми, которых мы не взяли с собой, решил позво­нить в Москву. Успокоившись, что с детьми все в порядке, я так и не спросила, что за сон, ставший вещим, видел он.

При жизни Александра Ивановича в нашем доме всегда бывали писатели, ученые, и свои, и зарубежные. Он поддерживал отноше­ния с большинством русских писателей, писал о них, помогал в слу­чае с трудностями при издании, отыскивал талантливых молодых, вводил их в журналы, в издательства, всегда поддерживал в Прием­ной комиссии Союза писателей.

Почти не умолкая, звонил в нашем доме телефон. Но профессора Овчаренко не стало. И так уж повелось у русских — большинство тех, с кем он был связан, не утруждали себя, чтобы душевно поддержать семью, сохранить память о нем.

И только Леонид Максимович Леонов в течение шести лет после ухода Александра Ивановича ни одного дня не забывал о нас. Навер­ное, мы бы не выдержали, если бы этот удивительный человек не принял в нас такого участия. Доброта его была безмерной, если учесть его возраст, болезни, утраты. Нравственный облик этого старого че­ловека на фоне все более развивавшегося в это время бездушия, оз­лобления, общественной ломки, оказал на меня и моих дочерей не­измеримое влияние, поддерживал нас.

Помня, как Александр Иванович хлопотал, чтобы роман «Пира­мида» был издан при жизни великого писателя, я всегда спрашивала о том, продвигается ли работа. Знала, что с Леонидом Максимови­чем сотрудничали многие редакторы-секретари, которые должны были помочь ему «вживить» более тысячи вставок в текст первого варианта романа, найти им должное место в огромном объеме его, — О .Я. Афанасьева, В. Хрулев, В. Дементьев, М. Лобанов.