Александр Овчаренко - В кругу Леонида Леонова. Из записок 1968-1988-х годов [calibre]

20 мая 1988 г.

Я позвонил Леониду Максимовичу, чтобы сообщить, что завтра уезжаю в Дубровник на конференцию выпускников Вильсоновского центра. Когда-то я стажировался в Вашингтоне в этом центре и вдруг стал «выпускником».

Леонид Максимович был удивлен и сказал, что обычно выпуск­ники американских центров «имеют другое дыхание». Я отшутился, сказав, что американцы меня явно недоучили и недовоспитали, но все-таки поеду на встречу, чтобы немного передохнуть и посмотреть, говорят, красивейший Дубровник.

21 мая 1988 г.

Только я высадился в отеле «Аргос», как встретил Володю Солоу­хина, хотя он и не был «выпускником». Обрадовался и провел в его обществе несколько дней. Когда мы оставались вдвоем, то говорили об очень личном.

Говорили и о Леониде Максимовиче. Солоухин его очень любил, как великого писателя и редкого, по-русски своеобразного человека. В течение нескольких дней в Дубровнике я наслаждался не только красотой природы и древнего города, но и лицезрением удивительно­го самобытного человека, слушал, иногда под плеск моря, как музы­ку, его необыкновенную речь, диалектное произношение, даже не «оканье», а более местное, «олепинское», что ли, когда в начале слова слышится не «о», а «у» — «убязательно», «упешил». На мое замечание Солоухин ответил, что у меня точный слух, если уловил эту особенность их говора.

Обычно же нас постоянно окружали «выпускники» — слависты. Чаще других — Михаил Давыдович Левин из Иерусалима, Питер Редуэй — из Вашингтона, Франсуа Конт из Сорбонны. Разговоры, раз­говоры... Больше всего о политике, о нашей стране.

Как-то Питер спросил:

— Отчего это у вас всегда чего-нибудь недостает?

— Оттого, — всерьез отвечал Солоухин, — что считать у нас по-настоящему не умеют. Вот, скажем, туалетная бумага. Почему ее недоставало? Потому, что планировали расход по головам. А голов-то оказалось куда меньше, чем ж...

Ох, и смешно же они захлопали глазами — и Конт, и Питер. Только Левин, выехавший из России, все понял и захохотал.

Я Володе сказал, что у России так много заботников, они так неотложно думают о ней, чтобы в случае чего немедленно помочь ей советом, что нам лучше отдохнуть, не сидеть на конференции, погу­лять по городу, купаться, сидеть на пляже. Так мы и сделали.

По приезде домой позвонил Леонову и рассказал, что было в Дубровнике. Конечно, и анекдот озорной Солоухина, что развеселило Леонида Максимовича.

26 мая 1988 г.

Уже в шесть утра мы вместе с дочерью Ольгой приехали в город Горький, где в очередной раз проводились «Горьковские чтения», а я среди других выступал докладчиком. Вместо заключительного слова отвечал на главный вопрос — забыт ли Горький, надо ли его защи­щать от начавшихся нападок.

На юбилейном заседании во МХАТе Горбачев якобы сказал: «Что, уже и на Горького нападают? Надо защищать. Я пришел поддержать вас».

Да, идут атаки против Горького. Ф. Искандер, «Удавы и кроли­ки», редакционное выступление «Юности», Д. Лихачев о «Докторе Живаго» и «Матери» («Огонек») и другие. Мне кажется, что это лишь начало. И это на фоне того, что повсюду за рубежом не падение интереса к Горькому, а рост его. Дело не в том, каковы достоинства Горького-писателя. Здесь — политика и мелкое разрушительное по­литиканство. Все сокрушается, если разрушить святыни, справедли­во считает Леонов.

Я вспомнил слова Леонова, который совсем не однозначно отно­сился к Горькому, но мудро считал, что есть писатели — они в исто­рии останутся не сами по себе, а как олицетворение целой эпохи, выражение жизни народа на определенном этапе его развития. Бес­полезно их отодвигать от истории русской литературы, они-то и со­ставляют эту историю.

Думаю, что и сам Леонид Максимович из плеяды таких писате­лей. Горький не случайно сказал Сталину, что Леонид Леонов имеет право говорить от имени русской литературы. А ведь тогда еще не были написаны ни «Русский лес», ни «Пирамида».

Конечно, все не так просто. Сам Леонид Максимович в беседе с болгарским профессором Христо Дудевским, моим учеником, заме­тил: «Художник — зеркало определенной кривизны. Он никогда на даст точное отражение эпохи потому, что эпоха делается на тысячах координат, а художник, в лучшем случае, на десяти. Но его произ­ведение значительнее, чем документ».

Июнь 1988 г.

Составил «вопросник» из 23 конкретных вопросов. Леониду Мак­симовичу о его произведениях. Он отвечал на них. Необходимо это знать от самого автора для моей будущей работы о нем.