Константин Федин - Распахнуть все окна... Из дневников 1953-1955 гг.

Читал опять Твардовского (искал смоленский колорит — в «Муравии»), — талантливые и страстные стихи. Главное: он говорит не для одного себя, почти всегда о том, что задевает другого, возможно — всех. В этом и есть самая суть поэзии. Даже озаглавливая стихотворение: «Самому себе», — он выражает нечто важное другому.

А если сил и жизни целой,

Готовой для любых затрат,

Не хватит вдруг, чтоб кончить дело,

То ты уже не виноват.

Я думал: виноват я или не виноват, если не кончу дела? Живу я с чувством, что виноват.

1 февраля. — <...> Л. Толстой, когда он, еще думая о «Декабристах», начал «1805-й год», написал о себе, что чувствует себя «писателем всеми силами своей души...».

Почему, при глубоком убеждении в своей художественной зрелости, я эти годы не являюсь писателем всеми силами души? Что мешает?

Прежде всего привычка отвлекаться от своего труда делами «общественности» (а чаще — иллюзией таких дел). Боязнь, что если я отойду от этих дел, мне это отомстится. Дальше — старание отвечать услугой на всякую просьбу, либо по зову совести, либо по внедренному воспитанием навыку вести себя «комильфо».

Не наговариваю ли я на себя? Не проще ли, не грубее ли все это? Не матушка ли лень широкой, толстой своей задницей расселась на моей дороге?

Нет. Не было за эти годы дня, чтобы спала моя душа и чтобы не хотела голова вертеть своими жерновами. Но вывернуть просто так все, что творится во мне, на бумагу — не умею и не могу. Есть блюда, которые должны долго готовиться, прежде чем поспеют к столу.

Не все силы души созрели. А гадать — почему? — бесполезно.

7 февраля. — <���…> Не уклоняться от простоты, быть естественным во что бы то ни стало. Едва только начал придумывать что-нибудь с усилиями, — бросать работу! Искать не означает силиться.

Нашел в книгах свою записную тетрадь в переплете А. Пушкина — начало работы над «Первыми радостями» и потом над «Необыкновенным летом». Было очень много надежд, когда приступал к пятому роману, и частью они осуществились в дилогии. Но седьмой, за которым сижу теперь, оказался просто пыткой по сравнению с самыми трудными месяцами работы над дилогией, и надежды редки сейчас, как тепло на полюсе.

На прошлой неделе открыл мне неизвестного огромного писателя, знакомого прежде только по имени — Лакснесса. Читал, волнуясь, его «Самостоятельные люди». Это сильнее Гамсуна. Очень, очень хорошо.

15 февраля. — Уже пять дней в городе с Варенькой.

В шесть утра 10-го февраля, в четверг, Нину отправили в родильный дом, а 12 февраля, в субботу, в 9 часов 10 минут вечера она родила сына. Кажется, судя по записочкам от нее, все благополучно и с ней, и с ребенком.

Любопытное совпадение: по метрике моей я тоже рожден 12-го февраля, разница со внуком только в календарных стилях.

18 февраля. — Позавчера — вечер памяти Ал. Толстого и затем — у Л. Толстой. Мне показалось, что собравшиеся за этими столами, среди этих картин на стенах, разные, пестрые люди чем-то похожи друг на друга, а все вместе выражают самый дух и самый характер Толстого. Таким же пестрым и разным остается его книжное наследие, в котором толпится так же много жанров, как в поэтике. И так же, как он в жизни любил каждого отдельного из этих людей в каждый отдельный момент больше всех на свете, так каждое свое произведение, над которым он в данную минуту работал, он любил больше всех прочих произведений. Любовь эта появлялась и пропадала одинаково легко, быстро, безбольно, как к людям, так и к тому, что писалось. Но были и реставрации любовей в жизни, как в литературе: дружба, разочарование, холод, опять увлечение, дружба. Рябило от людей, рябило от писаний. И, однако, было что-то цельное в Толстом — в его житейской и литературной биографии, и цельное было в рябизне людей позавчера на десятилетии — уже! — со дня его смерти. Он остается по-прежнему очень живым во всех этих людях.

Не перечисляю их, — это были все те же, кто бывает каждый год, кроме Игнатьева.

Вчера — у Всеволода заговорил об удивительных письмах вдовы Карамзина о Пушкине из тетради, найденной в Нижнем Тагиле. Ираклий замечательно прочитал наизусть некоторые письма, все гости заволновались, поднялся долгий спор о подлинности находки, рассказы о подделках рукописи и пр. Всеволод и Пастернак объединились на утверждении, что письма — фальшивка. Ираклий убежден в подлинности, говорит, что пушкинисты пришли к признанию, что документы бесспорны.

26 февраля. — Сейчас, в полдень, был Леонов. Рассказал новый вариант своей «Золотой кареты». Хорошо. Думаю, эта пьеса — лучшая из его драматургии. Он умеет найти среди людей нашего времени таких, на образах которых можно показать непреходящие чувства, только и составляющие истинный предмет искусства. По пересказу пьесы мне показалось, что одной опасной ошибки, всегда угрожающей сочинителю, он не избежал: у него люди, судьбы которых были заложены или развивались четверть века назад в городке, где происходит действие, ко времени этого действия чудесным образом опять скрестились в том же городке. Нарочитость совпадений невольно бросится в глаза зрителя. А в общем сильно.