Георгий Куницын - Открытые письма «архитектору перестройки» А.Н. Яковлеву

В сущности, революция побеждает уже тогда, когда о ней в обществе перестают и вспоминать. У нас же сегодня не видно ее конца, а по-настоящему — и не видно ее начала...

И все же в чем суть трагедии именно революции? Почему она обречена на длительный ряд поражений?

Ты явно поспешил откреститься от марксизма — не от мнимого только, а от истинного. Между прочим, один из основателей его, Энгельс (он был фабрикантом и вроде бы тебе ныне не должен быть врагом), — так вот он был особенно жесток в выводах о коренных судьбах начинающихся революций. Он и подвел теоретический итог великой мысли Аристотеля, Канта, Шеллинга, Гегеля и Маркса, дав отсутствующее у них определение самой сути трагедии именно революции — на примере Великой крестьянской войны в Германии в первой четверти XVI века, происходившей в переплетении с Реформацией. В эту последнюю ты, напомню, тайком глядишься, ревниво примериваясь к масштабу Лютера (еще вчера тебе был ближе Мюнцер).

Именно Энгельс писал в 1859 году: в основе революции лежит трагический конфликт «между исторически необходимым требованием и практической невозможностью его осуществления» (Энгельс Ф. Сочинения. 2-е изд. т. 29. с. 495).

В том и дело: всякая вспыхнувшая революция, с одной стороны, исторически неизбежна, а с другой — как революция, обречена на многие поражения. Из-за длительной невозможности воплотить свой идеал именно своими усилиями. Всякая!

Не это ли и выяснилось в странах, где давно и прочно установилась действительная демократия? В конце-то концов она установилась не насильственно. А возможно такое в условиях никак уж не революционного, а обдуманно реформаторского действия — на основе свободного волеизъявления большинства общества. Вот он, «вывод мудрости земной», сказал бы известный гётевский персонаж...

Гегель внятно обозначил то, что глубина исторического трагизма определяется объективной обусловленностью интересов борющихся сторон. Случайных социальных интересов не бывает. Поэтому каждая сторона в трагическом конфликте считает себя правой... Каждая.

А если сказать и более определенно, то каждая же сторона в исторической трагедии не только считает себя правой, но и реально является таковой.

Это-то и есть действительная основа современно понятого истинного демократизма, ведь социальные интересы всех сторон, в сущности, равноправны. Логически насилие в связи с этим теряет всякое обоснование и особенно оправдание.

Но, к несчастью, это же обстоятельство и вызывает насилие. Поскольку те или другие конкретные интересы выдвигаются как исключительные. Тоже ведь факт. И тогда неизбежно вступает в дело насильственная борьба за них. Великие права борющихся сторон в этом случае обретают неприкрыто абсурдную (все равно — революционную или контрреволюционную) форму осуществления. Великое открытие христианством непротивления злу насилием в этой ситуации отбрасывается даже и самими (многими) христианами. Насилие расчеловечивает всех борющихся.

В таких-то обстоятельствах и возникает полная невозможность осуществления каких бы то ни было форм социальной справедливости. Это и парадокс, и абсурд революции одновременно.

Если вспомнить ситуацию 1917 года в России, то и здесь противоборствующие стороны внутри страны исторически, конечно, тоже были правы. Правота — не абстракция, а элементарное стремление жить. Даже царская власть могла бы, в конце концов, стать во главе бескровного социального прогресса, если бы вовремя вступила на путь конституционного реформирования — хотя бы и на основе столыпинской социальной программы. Позже сильные «царистские» настроения в русском «народе», как их — для себя — определил Сталин, оказались важнейшим фактором (завуалированным, конечно) установления жесточайшей тирании. Причем — от имени победившего Октября... Ленин вынужден был признать, что, не будь первой мировой войны, ввергшей Россию в катастрофическое состояние, революции в нашей стране в 1917 году, конечно, не случилось бы. Царская монархия несла в себе свои социально-исторические потенции в то время еще надолго. Она, правда, разбрасывалась ими направо и налево, обрекая себя на свержение больше, чем любые другие факторы и обстоятельства. Русская наследственная монархия стала, в сущности, самоубийцей.

Исторически правы были и те партии, которые ориентировались на извечное (извечное!) стремление российского крестьянства к общинному владению пахотной землей и другими угодьями. Начиная с 1861 года беспредельно живучее общинное землепользование было более чем за полвека разрушено лишь наполовину, а крестьянство по-прежнему составляло более 80% всего населения страны. Как только Декретом о земле от 26 октября 1917 года советская власть объявила землю всенародным достоянием и передала ее крестьянам в вечное и бесплатное владение, народная, привычная община быстро восстановилась даже и там, где, в итоге реформ Столыпина, уже утвердилась частная собственность на землю.