Георгий Куницын - Открытые письма «архитектору перестройки» А.Н. Яковлеву

В книге «Обвал» и также в беседе со своей идеологической тенью (А.Ципко) ты обрушиваешься на марксизм за его невнимание к человеку, к человечности самих условий его жизни. Но явно уже после перехода на противомарксистские позиции ты говоришь — в Праге же — о Ленине такие слова: «В последних трудах он напоминал о человеческой цене прогресса, о том, что главной ценностью является не борьба, не революция, а человеческие жизни».

Дело, конечно, не в том, что эти слова твои во всех пунктах неправда. Многое и верно. Дело, однако, в том, что, перестав быть чьим-либо функционером, сделался ты адекватнейшим воплощением до смерти надоевшего всем двуликого Януса: скорее всего, ведь из одной пачки брались те листы бумаги, на которых ты от своего лица излагал несовместимые концепции — социалистическую и, в те же дни, буржуазную (впрочем, слово «буржуазная» тоже теперь тебе кажется устаревшим).

Если ты вдруг станешь исповедоваться, то мир обретет, возможно, самый душераздирающий «Плач доктора Фауста»...

«Увы», — отреагировал на это мой внутренний голос...

Ну а ты после Злата Праги вскоре поехал в самом деле в страну и «Фауста», и «Доктора Фаустуса». И 6 января 1989 года выступил на IX съезде ГКП во Франкфурте-на-Майне. И как ни в чем не бывало продолжал там разыгрывать грандиозную сцену «продажи души дьяволу». Явно при этом не чувствуя себя ни доктором Фаустусом, ни Леверкюном. Скорее Мефистофелем.

«Октябрь 1917 года открыл эпоху социального освобождения, дал мощный изначальный импульс раскрепощению трудящихся», — летели эти твои коварные слова в зал, где сидели немцы, представители, возможно, самой доверчивой нации в мире. Наряду, конечно, с русскими... И самозвано от имени, разумеется, русских ты продолжал (в январе 1989 года!) так: «Мы гордимся тем, что социализм в нашей стране прочно встал на ноги, накопил внушительный исходный потенциал... Мы гордимся тем, что освободили человека труда от унизительной зависимости по отношению к частному капиталу и его государству» (Яковлев А.Н. Реализм — земля перестройки. с. 408, 410).

Разве это не социалистический реализм в политике?

И такое не моргнув глазом говорилось в ФРГ. Накануне объединения ее с ГДР. А значит — ты, как член тогдашнего высшего руководства КПСС, уже знал об этом. Стало быть, и немцам лапшу на уши вешал умышленно... И вот теперь и ты, и все твои единомышленники по бегству в капиталистический рай все сваливаете на саму идею социализма и коммунизма... В то время как вы же, все вместе, начиная, по меньшей мере, со Сталина и кончая М.Горбачевым и тобой, именно вы загубили вообще все великие идеи — в самую первую очередь именно ложью. А во вторую очередь — своим раскрашенным невежеством. Оно же чаще всего в СССР выступало (и теперь в России выступает), между прочим, в форме своеволия властвующего верха. На троне обычно оказывается или фельдфебель, или размазня.

Но я предъявляю тебе также и свой личный счет. Конечно, он не просто личный. До недавнего времени продолжавшееся слепое мое доверие к тебе делало невозможным правильное понимание твоей роли в моей личной судьбе. А теперь вот как-то все сразу в моем сознании персонифицировалось. Сначала, впрочем, не по отношению именно к тебе, а по отношению к Горбачеву. Я ведь стал именно ему писать буквально с апреля 1985 года... Моего искреннего уважения к нему хватило настолько, что я успел написать ему в жанре писем до марта 1988 года целую книгу. Примерно в 600 машинописных страниц. Вложил туда и свою душу, и свои знания, стремясь раскрыть глубинную специфику истории России и указать «перестроечному» руководству на подводные камни, на которых отечественный корабль ранее не раз терпел крушение. Пока я все это излагал, жизнь шла, конечно, быстрее осуществления моего замысла. И М.Горбачев, и ты (я видел, разумеется, и тебя рядом с главным моим адресатом) не оказались оригинальными и направили корабль носом в берег... Я прекратил писать М.Горбачеву. Прекратил на том именно месте, где кончилась моя вера... На Карабахе. И стало быть, я не высказал ему — пока — того, что он заслуживает как обманувший мои — и многих других — надежды. Ложный кумир. Надеюсь сделать это.

Но, между прочим, так же как я имел в виду тебя рядом с ним, когда писал ему, я имею в виду и его рядом с тобой теперь, когда пишу тебе. Так что не на тебя одного (и даже не столько на тебя), но и на него (чаще всего на него) ложится та вина, которую я здесь, в этих моих письмах, пытаюсь как можно яснее обозначить.