Георгий Куницын - Открытые письма «архитектору перестройки» А.Н. Яковлеву

И все же тот конкретный пункт, к которому я сейчас перейду, касается совсем не Горбачева, а именно тебя. Тебя — совершившего свое личное преступление передо мной, перед нашим фронтовым поколением.

Мы с тобой оба — воины Великой Отечественной. Но если, напомню, я не согласился даже и на то, чтобы пойти министром кинематографии с предписанными мне в адрес кинематографистов несправедливыми всего лишь идеологическими обвинениями, и в конце концов оказался на улице, под преследованием (и отнюдь не жалею об этой своей тогдашней «неуправляемости»), то ты пошел по пути выполнения именно преступного приказа. Ты совершил именно позорное дело. Подбадривая наших солдат и офицеров поэнергичнее оккупировать Чехословакию, ты и те, кто тебя послушался тогда, не только свели к нулю историческую миссию нашу по освобождению Чехословакии в 1945 году, но и, что не менее печально, осквернили память погибших в 1944–1945 годах наших воинов в этой стране. Вы лишили ореола славы и ощущения подвига всех тех, кто остался жив. Лишили нас восторженного к нам отношения народа в этой уважающей себя стране.

Говорю «нас», ибо, в отличие от тебя, баловня судьбы, получившего спасительное ранение чуть ли не в первом сражении (после прибытия на фронт) и познавшего наиболее хорошо блаженную госпитальную койку, чем фронт, я — ранен в Сталинградской битве, раненный же в битве на Курской дуге, дважды ранен в Карпатах. Последнее тяжелое ранение получил в боях на Дуклинском перевале в Чехословакии. Локоть в локоть воевал с войсками Людвика Свободы. Вместе с его солдатами и им самим хоронили мы убитых на нашей общей гиблой высоте, которую взяли трудным штурмом. Я был среди тех, кого наградило правительство Чехословакии за участие в ее освобождении. Вы же вытоптали эту благодарность к нам.

Я не раз был и среди тех, кто приезжал в Чехословакию уже после того, как ты побывал там с «социалистической» идеей в образе оккупационного танка... Причем не легендарного танка Т-34, водруженного на памятные пьедесталы во многих городах Европы и Азии в качестве символа нашей славы и доблести, а того танка, который стал именно символом подавления... И именно в те годы вашего «зрелого социализма», когда страна шла «на бровях к коммунизму»... На больших бровях... На ветвистых бровях...

Признаюсь, теперь вижу, что я был постыдно и долго снисходителен к тебе. Собственно, почему мой ход мысли столь долго делал исключение для тебя, хотя я с самого начала осуждал ввод советских и иных войск в 1968 году в Чехословакию? Видимо, давали о себе знать и тут стереотипы прежнего воспитания. Был ведь тоже долго убежден в том, что любой приказ надо выполнять, поскольку — на службе... Но сам-то я все-таки отказался выполнять именно ту волю, с направленностью которой был принципиально не согласен. Впрочем, я ведь и узнал о твоей жуткой миссии в Чехословакии в 1968 году с большим опозданием: когда в 1971 году я туда был приглашен пражским институтом искусств и там меня попросили наши бывшие чехословацкие однокашники по Академии общественных наук при ЦК КПСС, занимавшие у себя дома высокие посты, выступить по вопросам искусства в городах страны перед творческой интеллигенцией.

Но прямо скажу сейчас, что моя поездка в Брно и Братиславу, — а сначала было выступление перед деятелями художественной культуры в Праге, — принесла мне самое глубокое удовлетворение тем, как меня принимала именно сама чехословацкая интеллигенция. Конечно, я и сейчас вот испытываю немалое неудобство, что приходится писать об этом мне самому. Но что же поделаешь, если, скажем, поэтам или артистам доступнее иметь восторженных поклонников. Однако действительно много было доброжелателей и у меня. Зато все это только обострило мои отношения с московскими властями.

Да, я сейчас здесь противопоставляю тебе мою непроизвольную миссию в Чехословакию, тебе, мой бывший товарищ по преступно обесславившей себя партии. Это был конечно же не столь и крупный по масштабу факт. Но работал он как-никак на возвращение доброго отношения к нам чехов и словаков. Важна и та тут деталь, что обратившиеся ко мне секретарь ЦК КПП Ян Фойтик и заведующий отделом культуры ЦК Ярослав Миллер знали, что я в жесткой опале нахожусь у себя в Москве, отстранен от официальной политической деятельности почти в те же дни, когда и вошли советские танки в Прагу и Братиславу. И конечно, не было причиной встречи меня на столь высоком уровне (сотрудника НИИ) то, что мы, если помнишь, учились с Я.Фойтиком в Академии общественных наук в Москве.