Владимир Орлов - Голгофа Христа-белоруса, или Судьба фильма на фоне эпохи

1969 год — на грани закрытия «Новый мир», редактируемый А. Твар­довским, — единственный в стране журнал, до поры до времени осме­ливавшийся печатать произведения авторов, которым уже предназна­чено быть изгнанными из СССР.

Вот в такой накалённой обстановке мракобесия создавался в Минске весёлый фильм «Христос приземлился в Гродно».

Правда, Главк в Москве уже унюхивал крамолу: фильм же открыто призывал к восстанию против властей, пусть себе и церковных!.. А по­тому ещё в процессе съёмок из Москвы приходит настораживающее указание: «...разрешить временно возобновить съёмки».

***

И вот, наконец, закрытый просмотр первого чернового варианта фильма. В маленьком зале только съёмочная группа и актёры-минчане.

С экрана за кадром звучат последние авторские слова: «Так заканчи­вается наша история, которая имела быть во дни жития короля Жигимонта, во дни жития и смерти скомороха Юрася Братчика».

Все понимали, что присутствуют при рождении необычайного, вы­дающегося фильма — мудрой и лукавой кинопритчи, — и радостно по­здравляли режиссёра, автора, оператора, друг друга.

А дальше... Фильм принялись просматривать, сменяя один другого, инструкторы, замзавы отделов агитации и пропаганды, заведующие теми отделами, затем уже секретари райкома, горкома, обкома — тре­тьи, вторые, первые; наконец, чины из ЦК...

Самые низшие инстанции проявляли сверхбдительность, буквально выискивали «антисоветчину» в старании догадаться: что именно мо­жет насторожить более высокого «ценителя». Те, что повыше должно­стями, были «милостивы» и то-сё из отвергнутого разрешали оставить, но давали новые замечания, требовали более кардинальных переделок, что совершенно разрушали замысел создателей. Но все вместе как-то не знали, к чему прицепиться. А по сути: не ведали, что с этим необы­чайным кинопроизведением делать... Сколько на совести каждого из них запрещённого, не снятого, не поставленного, не напечатанного!

Формулировки протоколов: «...неопределённая идейная концепция», «исключить целиком сцены...», «существенно переосмыслить...», «ре­комендовать проконсультироваться...» — называлась фамилия историка-марксиста. Но кто мог тут что-то подсказать энциклопедисту Короткевичу, если лучше его никто не знал историю Беларуси и — глав­ное! — никто более правдиво и совестливо её не трактовал!

Фильм «выдерживал» редакцию за редакцией. Всё же в Минске его приняли. Ну, во-первых, он даже после «обрезаний» оставался талант­ливым произведением, и это понимали все; во-вторых, приближался конец года, и следовало попросту «закрыть плановую единицу», чтобы не лишать всю студию премий.

Но Москва отнеслась к фильму более придирчиво: оттуда после про­смотра пришёл за подписью самого председателя Госкино Романова категорический приказ аннулировать минский акт приёмки и «...ука­зать председателю Госкино БССР тов. Павлёнку на отсутствие надле­жащего контроля... вынести выговор директору «Беларусьфильма» тов. Павцову за необеспечение контроля за работой съёмочных групп... В трёхдневный срок доработать... Продлить срок производства без увеличения сметных ассигнований... Применить материальные санк­ции в отношении сотрудников, виноватых в создании фильма низ­кого идейно-художественного уровня...» Низкий художественный уровень Москва простила бы — сколько безликой жвачки вывали­вали тогда на киноэкраны страны! Но идейную неопределённость — ни за что!

Председатель Госкино БССР Борис Павлёнок, выполняя «высокие указания», торопливым приказом отменил киностудийный акт при­ёмки и собственный приказ.

***

Спасая фильм, Бычков шёл на компромисс: переснимал сцены, переозвучивал, просил автора срочно — к утру! — дописать несколько «идей­ных» реплик.

И назавтра трудолюбивый Короткевич приносил — почти ежедневно — вместо требуемых правок из двух-трёх предложений — 2—3 листа, ис­писанных мелким почерком. Читал вдохновенно, нараспев. Киношники считали, что автор не в состоянии написать потребное коротко, ёмко. Автор и режиссёр переставали понимать друг друга.

И хотя Литва была рядом, и ездили наши туда просто попить кофейку со сдобой, но не вызывать же оттуда на досъёмку двух реплик Баниониса после каждого «руководящего» указания! И тогда оператор А. Заболоцкий снял ксендзов, к которым особенно цеплялись «инстанции», так, что не было видно их артикуляции: то лица в полутьме, то рот перекрыт свечой, — клади текст, какой угодно.