О ней известно немного. По крестьянской стыдливости ни он, ни дети его о ней особо не распространялись. Известно, что до преклонных лет поэт в день рождения жены как-то исхитрялся зимой добывать неизменный куст белой сирени. Что именно она, на вершине его «теркинской» славы, отговорила его «сделать» солдата Теркина - офицером (вот была бы глупость). И что лишь однажды он взял ее, годами сидевшую дома, сначала на трибуну на Красной площади, а потом - на прием в Кремле по случаю какого-то праздника. Как мимоходом усмехнется: «надеть свои платьишки, немного покрасоваться». Ваншенкин сравнит ее с женой Достоевского: «Жены есть, которые не интересуются тем, что делают их мужья. Мерят по материальному уровню. И если хорошо зарабатывает, значит - хороший писатель». А Маша, когда поэта за год до смерти отлучили от журнала и, прикрывая «позор», предложили спецбольницу и кремлевский паек, как раз одна и выступила против его «пайков». Ну, кто бы ее понял ныне?..
...В Колодне, у ее «Танцовой рощи», будет стоять в 43-м военный поезд ее мужа - редакция «Красноармейской правды», где он воевал. Отсюда на Запад просигналят ему зеленые семафоры. А может их и не было в войну. Но Маша воспоминания о муже назовет одним этим словом: «Колодня». «Наверное он не видел в военные ночи глаза семафоров, наводящие такую грусть, - напишет. - Но и без них было ему чем помянуть Колодню. Это о ней сложил он строки: "О какой-нибудь Колодне, / Нынче спаленной дотла; / О гулянке средь села; / О реке, что там текла; / О судьбе, что в гору шла; / О той жизни, что была, / За которую сегодня / Жизнь отдай, хоть как мила..."» Это, кстати, из «Теркина», но эти строки он вычеркнул уже сам. Жена и объяснит почему: «То, что казалось ему только личным, что составляло глубинную жизнь души, не выносилось наружу. Это закон народной жизни...»
Вот так. Закон жизни. Против него не попрешь. Может потому у него и нет особой «любовной лирики», да и в дневниках не говорится о женщинах.
«Я В СВОЮ ХОДИЛ АТАКУ...»
7 февраля 39 года ему вручили первый орден. Лично Калинин - в Кремле. Орден Ленина, высшая награда тогда. И за что? За стишки. И - кому? Мальчишке. Ведь ему было 28... Без Сталина тут не обошлось - нет.
Вообще, у него было много наград. За первую - Финскую еще войну - получит орден Красной Звезды. Когда с двумя этими орденами на гимнастерке, он уже в Великую Отечественную появится на фронте, ахнут и командармы. А за третью, «тихую» свою войну ради «Нового мира», будет напротив - лишен звания Героя Труда. Звезду должны были вручить к 60-летию, за год до смерти. Но как раз тогда его и «вышвырнут» из журнала. Пишут, что министр культуры Демичев вроде бы сказал первому поэту: «Мы, конечно, должны были дать вам звание Героя, но вы так себя ведете...» На что «наказанный» ответил: «А я не знал, что Героя у нас дают за трусость!..»
Первый орден получил, представьте, за «Страну Муравию», за которую едва не был арестован. В то время он, бросив Смоленский педагогический, как раз заканчивал ИФЛИ, институт истории, философии и литературы. Молодой, красивый, знаменитый, он возник в коридорах ИФЛИ в светло-сером костюме и голубой рубашке. Держался отдельно, больше курил в коридоре у окна. Еще бы, те, кого «литфаковцы» лишь мечтали хотя бы увидеть, для «Трифоныча» были почти ровней. С Жаровым, Уткиным, Алтаузеном познакомился еще 7 лет назад, после совместного распития пива на пляже в Филях. Багрицкий - тот рекомендовал к печати его поэму «Путь к социализму». Луговской, Светлов, да и сам Асеев, еще два года назад хвалили его, когда он впервые читал свою «Муравию», а «великий Маршак», встретив его в каком-то вестибюле, не только сказал, что давно ждал такого поэта, но и взяв его голову в ладони («как кувшин», - смеялся он), крепко расцеловал. Но даже зная всё это, сокурсники рухнули, когда «Муравию», как классику, ввели в обязательный курс обучения. Ведь на выпускных экзаменах Трифоныч вполне мог вытянуть билет «про себя». Случай небывалый в литературе.
Диплом получит с отличием. А через четыре месяца грянет война с Финляндией, та самая «незнаменитая», как назовет ее, и он станет военкором. Был на передовой, по-крестьянски сокрушался, что леса после артобстрелов превращались «в стерню», держал фонарь над столом, где вскрывали животы, плакал в землянке, когда сообщал чужой матери об убитом сыне. Но тогда же написал: «Красную Армию я полюбил так, как до сих пор любил только деревню, колхозы... Мне кажется, что Армия будет второй моей темой на всю жизнь». Не написал лишь, что еще на Финской впервые напечатал стих «Вася Теркин». Не знал еще, что из всего этого выйдет. Только через год, в Москве, задумываясь о большой вещи, посвященной войне, занесет в дневник: «Я все думал, что же я буду писать о походе всерьез. Мне уже представляется путь героя. Вчера вечером герой нашелся. Только он мне и нужен, Теркин! Необходимо только поднять его, поднять незаметно». Увы, «незаметно» не получилось. Началась «вторая война» его - Великая Отечественная.
Читать дальше