Дуглас Локвуд - Я — абориген

В семь лет моим любимым развлечением было ходить с отцом на воскресную прогулку, неслышно подкрадываться к добыче и разить ее игрушечным копьем, которое сделал мой отец. Жестокий, как все мальчики этого возраста, и черные и белые, я с удовольствием убивал, и не было для меня большей радости, чем прикончить с разрешения взрослых небольшое пресмыкающееся или животное, бившееся в силках.

Однажды в холодное время года моя мать как-то утром сказала, что мы отправимся к горе Сент-Виджеон, за двадцать пять миль от нас, чтобы узнать, когда мой отец возвратится из путешествия к краю Земли и даже дальше — в Квинсленд.

Мной сразу же овладело нетерпение. Мать еще не успела закрыть рот, как я уже был готов отправиться в путь. С момента появления на свет у меня не было никакой одежды — не только воскресного или выходного платья, а вообще никакой. Я взял свои копья — вот и все мои сборы в дорогу — и уже ждал старших.

К счастью, и они собрались почти так же быстро. Нора, моя мать, носила простой лал-лап [2] Лал-лап — женская набедренная повязка. . Грудь ее, тяжелая от приливавшего молока — она собиралась родить мне братишку, — была обнажена. Длинные пряди нечесаных черных волос развевались по ветру.

Как и все мы, она ходила босиком по камням, галькам, колючкам, твердой красно-черной земле. Подошвы ее распухших ног покрылись мозолями и затвердели.

У нее никогда не было платья, ботинок, чулок, даже простого гребня; она не знала, что такое бусы или какие-либо другие украшения, пудра, помада… Это была женщина, лишенная женственности, ничем не приукрашенная, возможно непривлекательная, но только такая женщина могла разделить жизнь кочевника.

Ей не нужны были безделушки, какие, я видел, носят сейчас женщины ее племени. Она слепо подчинялась мужу, моему отцу Барнабасу, была его движимой собственностью, инкубатором его сыновей и послушно выполняла роль, отведенную ей племенем по раз навсегда заведенному порядку.

Достигнув зрелости, она ушла к мужчине, который поманил ее к своему костру. По законам племени эта женщина целиком и полностью принадлежала ему, и он знал, что может ее прогонять, ругать и наказывать, может таинственным образом оплодотворять своим семенем, из которого вырастут дети, когда Змея-радуга, дарительница жизни, проложит свой путь по небу.

С нами шел Нэд Веари-Вайингга, мой дед, угловатый тощий старик с копной седых волос на голове; его наготу прикрывала только короткая нарга [3] Нарга — мужская набедренная повязка. . Он жил на реке Ропер, когда туда впервые пришел белый человек и провел телеграф; он был здесь, когда вместе с миссионерами появился Христос; он был еще раньше, когда эта страна не знала других людей, кроме алава, анула, нгулкпун, нунгубуйю, мара, рембаррнга и племен, живших далеко на реке Каледон, на острове Грут-Айленд, в Арнемленде.

Силас Нгулати, мой младший брат из секции [4] Многие племена австралийских аборигенов делятся на две половины (фратрии), а также на четыре или восемь общественных групп с присущими им правилами заключения браков и счета происхождения. В трудах по этнографии такие общественные группы нередко называют брачными классами, однако удачнее термины «секция» и «субсекция»; первый из них и принят нами в переводе книги Д. Локвуда. Сам. Ф. Робертс употребляет вместо слов «класс» или «секция» слово «кожа», распространенное среди аборигенов Северной и Северо-Западной Австралии для обозначения этих общественных групп. Каждая секция имеет свое наименование (в настоящем случае — Бунгади). Деление племени на фратрии, секции и субсекции предотвращает браки между родными братьями и сестрами, родителями и детьми. Не только мужья и жены, но и родители и их дети, а также перекрестно-двоюродные братья и сестры принадлежат к разным секциям. В то же время, как убедится читатель далее, принадлежность к той или иной фратрии и секции позволяет аборигену, посещая другие племена, приобрести там номинальных «родственников» и потенциальных жен, иными словами — включиться в систему родственных — и, шире, социальных — взаимоотношений. Бунгади, тоже шел с нами.

Мы шли, шли, шли и остановились только в полдень. Отдохнули и пошли снова… По дороге охотились, смеялись и играли, радуясь тому, что мы одни на земле нашего племени, которую нам дали тотемы и которая всегда будет принадлежать алава, даже когда белый человек заберет ее для себя и для своего скота.

А вечером, когда солнце, скрываясь в своем ночном лагере за краем Земли, послало на дымчатое небо пурпурные лучи света, мы пришли к Сент-Виджеон.