Марина Цветаева - Письма. Часть 2

Вам спасибо — мы им позавидовали!

А теперь, после благодарности, просьба. Вы бы мне очень удружили, если бы — из Вашей колумбовой земли — на Вашем редакторском бланке (NB! сейчас объясню) написали бы несколько удовлетворенных слов о моей прозе — Современным Запискам. Каждый раз, когда посылаю свою прозу (да и стихи!) — мука настоящая. Здесь сократят, это уберут, это не относится к теме, то носит частный характер — там мне выбросили всю мать поэта Макса Волошина, выросшую на коленях пленного Шамиля, настоящую героиню романа, и, еще лучше, лесковской повести, — там, например, пытались выключить (и только письмо из заграницы — а именно: Штутгарта, [2014]подписанное рядом лиц, подействовало) весь конец (конец поэта и конец вещи) моего Живого о живом (о М. Волошине), от последних слов поэта: — Схороните меня на самом высоком месте — до этих похорон его на головокружительном утесе в скале. Так, например, не взяли („читателям неинтересно“) мою встречу с Блоком, с собственноручной записью моей тогда шестилетней дочери о Блоке, — так и лежит вещь, никому не понадобившись, а была она (да и есть) ничуть не хуже Пленного Духа или Нездешнего Вечера, а по теме (Блок) м. б. и покрупнее.

Дело в том (это совершенно между нами), что редакция С<���овременных> 3<���аписок> состоит из общественных деятелей, о Максе Волошине, напр<���имер>, Осипе Мандельштаме и т. д. от меня слышавших впервые, а Белого знающих по берлинским скандалам: исступленным его танцам, пьянству и т. д.

Ваш отзыв, как редактора, да еще из такого далека, мне будет большим подспорьем. Я очень одинока в своей работе, близких друзей, верней — у нее (моей работы) среди писателей нет: для старых (Бунин, Зайцев и т, д.) я слишком нова (и сложна), для молодых — думаете: стара? — не-ет! слишком сильна (и проста). „Молодые“ в большинстве — эстеты и воспевают неодушевленные предметы, либо — самый одушевленный из них — человека превращают в неодушевленный предмет. Мне здесь (и здесь!) ни с кем не по дороге.

Мне, например, страшно хочется написать о Пушкине — Мой Пушкин — дошкольный, хрестоматический, тайком читанный, а дальше — юношеский — и т. д. — мой Пушкин — через всю жизнь — Вы же знаете, как я пишу — но поймите: буду работать по крайней мере месяц, поет — Я, работаю: всем существом, ни на что не глядя, а если и глядя — не видя — а могут не взять (как не взяли моего Блока), а у меня же столько невзятых рукописей. Просто — руки опускаются.

Если бы Вы, например, посоветовали С<���овременным> 3<���апискам> — в виде пожелания (да еще на бланке, да еще на машинке!) —…Хорошо бы если бы Ц<���ветае>ва написала о Пушкине». На них такие вещи (со стороны — да еще из другой страны — не говоря уже о другом материале) производят неотразимое впечатление. [2015]

Благодарность. Просьба. И — должно же быть третье, и оно есть — подарок, а именно: в С<���ан>-Франциско наверное будет мой большой друг Владимир Иванович Лебедев, бывший редактор пражской «Волн России». (Он только что приехал в Нью-Йорк, будет объезжать обе Америки с рядом лекций.) Я напишу ему о Вас, чтобы он Вас посетил, и он Вам обо мне расскажет, и — что лучше — сможет быть Вам очень полезен в Вашем журнале, как опытный, долголетний, просвещенный («Воля России» — единственное место в эмиграции, где меня не обижали!) редактор. Ныне он редактор сербского «Русского Архива» — русского ежемесячника на сербском языке в Белграде, где. я тоже сотрудничаю.

И что еще проще — вот его адрес, напишите ему сами, пошлите журнал, пригласите побывать, когда будет в С<���ан->Франциско — и сошлитесь на меня. Дружу с ним с 1922 г., — моего приезда за границу. Человек он всячески редкостный.

И мне пришлите журнал: если не явно политический (я вне) с большой радостью буду участвовать, но до посылки Вам чего-нибудь хочу увидеть — и общий дух, и физические размеры. Напишите, если будете писать, и о гонораре (хорошее слово с хорошим корнем). Да и свое имя-отчество, пожалуйста.

Ну вот.

Вот и состоялось — рукопожатие через океан.

М. Цветаева

30-го ноября 1936 г., понедельник

Vanves (Seine)

65, Rue J. В. Potin

Многоуважаемый Владимир Васильевич,

Ряд моих пушкинских стихов сейчас на руках у М. Л. Слонима, который обещал мне их, по возможности, устроить (упоминал о Mesures) [2016]— нo это уже было давно, и я о дальнейшей судьбе их ничего не знаю.