Нина Храброва - Мой Артек

До войны оставалось два дня…

После обеда я увожу ребят в их дачу и рассказываю, что такое «абсолют» — так артековцы называют послеобеденный час отдыха: должна быть абсолютная тишина и сон. Я уговариваю их заснуть, прошу не ворчать — артековский распорядок дня отныне для нас закон. Возможно, они и не заснули в тот первый день, но закрыли глаза, затихли в ответ на мои уговоры. Я вижу, как другие вожатые, обойдя палаты, тоже расходятся, и сама убегаю. Чтобы поглядеть на Артек с высоты, я подымаюсь по тропинке — в сторону Верхнего лагеря, на Красную поляну. Здесь в гражданскую войну белые расстреляли красноармейцев. Поляна пустынна, дышит жаром, казавшиеся близкими горы далеки. Вдруг на взгорке замечаю рыжего мальчишку. Он без майки, подставил голую спину солнышку и смотрит на меня угрюмо. Что же мне делать? Налицо — вопиющее нарушение абсолюта, я — как-никак вожатая, но парнишка, во-первых, не из моего отряда, а во-вторых, — советский пионер: имею ли я право делать ему замечание? Присаживаюсь рядом, спрашиваю:

— Почему же ты не спишь?

— А вы кто такая, чтобы спрашивать?

— Вожатая.

— Ну и что? Вы — не моя вожатая. Можете жаловаться моей.

— Не пожалуюсь, я даже не знаю, кто твоя вожатая. А почему ты все-таки не спишь?

— Так ведь обидно же! Я только что приехал, мне посмотреть хочется. И вообще — этот сон и безделье не в моих правилах. Я каждый раз буду убегать с абсолюта, а если кому-то это не понравится, я и вовсе уеду.

— А что твои родители скажут?

— У меня нет родителей, я из детдома. Из Петрозаводска. Вот там красота — там все настоящее: горы, и леса, и озера, и море. А здесь словно раскрашенная открытка.

Ничего себе, нота sapiens! И как с ним разговаривать? Спрашиваю:

— Сколько тебе лет?

— Десять. А вы бывали в Петрозаводске?

— Нет. Но я тоже с севера, и думаю, что там — своя красота, а здесь — своя.

И вдруг мне приходит в голову спасительная идея.

— Знаешь что, — говорю я, — ведь ты меня здорово подведешь, если не пойдешь сейчас на абсолют. Я — из Эстонии, артековских порядков еще не знаю, поэтому сижу тут и разговариваю с тобой, а мне ведь сразу следовало бы попросить тебя не нарушать режима дня.

— Ладно, — говорит парень, — наверное, вам и вправду попадёт от старшего вожатого. Я пойду. Меня зовут Иван Заводчиков. По правде говоря, со мной в детдоме тоже сладу нет. А сюда меня отправили потому, что я отличник, и еще потому, чтобы меня тут хорошенько повоспитывали.

— Ну, так иди и поспи. А после сна хочешь познакомиться с эстонскими пионерами? Приходи к нам.

— Приду.

Кто его знает, почему, но этот строптивец мне понравился. Забегая вперед, скажу, что он сразу подружился с эстонскими ребятами, вечно подбивал их на разные «подвиги», но шалости эти никогда не были злыми, скорее смешными и веселыми. Иван всю войну переходил в тот отряд, куда меня переводили. Так и переводили с условием — «…и заберёшь своего Заводчикова». Я его частенько «пилила», и вожатые были убеждены, что он только меня одну и слушался. Слушался иногда, редко, конечно.

После сна ребята встали по горну, выпили молоко с печеньем и стали искать место для репетиций. На 22 июня, на воскресный вечер назначен день открытия нового сезона лагеря Суук-Су, будет костер, концерт. Ребята говорят, что уже нашли место для репетиций, и тянут меня — ну, конечно же, к магнолиям. Я беру бумагу и карандаш, записываю — кто в каком виде искусства силен. Разумеется, все умеют петь и все танцуют эстонские народные танцы. На том и порешили. Начали репетировать. Сначала под магнолиями, потом на костровой площадке. Спели хором одну песню — слышим аплодисменты: какой-то отряд шёл мимо, заслушался, засмотрелся и выразил свое восхищение. Мои сразу успокоились, а то ведь волновались и боялись, что их никто не поймёт.

20-го и 21-го нас водили по Артеку — к развалинам древней Генуэзской крепости, к Пушкинскому гроту — говорят, что он нравился поэту, и я удивлялась, как всюду — в Ленинграде и в Москве, и здесь, в Крыму, живет память о Пушкине, словно был он здесь совсем-совсем недавно. Мы плавали на лодках мимо этого грота к артековским скалам в море — Адаларам. Слушали артековские легенды.

Вечером 21-го, когда ребята уснули, к нам в комнату — а эта огромная комната вожатых была во дворце, мы пока жили там втроём — постучались Володя и Толя и вручили нам букет цветов магнолии.

— Откуда? — подозрительно спросили мы.

— Не из парка же, — ответили наши коллеги и, как выяснилось много лет спустя, — наврали: обманув бдительного сторожа, они немножко пощипали одну из самых нарядных магнолий.