Тахави Ахтанов - Избранное в двух томах. Том второй

Строго говоря, он находится справа от нас, на возвышенном берегу Джамны. Именно тут стоит он, словно белый лебедь, распластавший крылья перед полетом. Но и слева, и впереди, и позади — везде перед вами возникает чудесное видение. Это создается его отражением в маленьком зеркальце, вправленном в колонну. С поразительной четкостью это зеркальце величиной с пятачок передает очертания великого мавзолея.

Однако, как ни подчеркивает наш гид элементы чисто индийского стиля во всем этом ансамбле, все же, мне кажется, влияние ислама тоже проступает здесь очень отчетливо. Вот рядом с дворцом, за стенами крепости, — большая белая мечеть со множеством минаретов. Правда, предание говорит, что сам Железный Хромой предпочитал молитвам ратные подвиги, а внук его Улугбек — астрономию. Но зато другие потомки старого вояки немало часов проводили вместе со своими свитами под сводами этой мечети, предаваясь правоверным мусульманским размышлениям и молитве. Впрочем, погружаясь в молитвенную созерцательность, они умели одновременно ориентироваться и в хитроумных лабиринтах политики.

Спустившись снова в большой открытый зал дворца, поддерживаемый граненой мраморной колоннадой, мы обнаружили любопытный секрет тогдашнего государственного руководства. Оказалось, что с пышно украшенного балкона, где восседал на своем троне повелитель, просматривались все колонны, все до одной. Ни одна не заслоняла другую. Благодаря этому, повелитель, а также верховный визирь, сидевший несколько ниже, могли не спускать глаз с любого из своих махараджей, низамов, султанов, преклонивших колени под каждой колонной. От бдительного ока повелителя и его верховного визиря не ускользало во время всяческих совещаний ни одно движение, ни один косой взгляд верноподданного, и крамола могла быть пресечена еще у самых ее истоков. Все как на ладони! С таким расчетом и возводилась эта колоннада.

Мы возвращались несколько подавленные и лучами все распалявшегося солнца и изобилием впечатлений. Этот день вместил в себя слишком многое: и сигналы из давно отошедших времен, и явления чистой красоты, и обильный материал для раздумий о человеке, о его удивительных возможностях.

И вот мы снова в реальности сегодняшнего вечера. Из мира древних дворцов и мавзолеев — в широко раскинувшийся современный город. Наш автомобиль снова протискивается по улице, где снуют пешеходы, велосипеды, машины.. И вдруг меня точно кольнуло чем-то острым прямо в сердце. Я увидел странное зрелище, фантастически слившее впечатление от этой в общем-то обыденной улицы с какими-то давнишними хрестоматийными образами колониального угнетения. Неужели такое еще возможно?

Да, это был рикша. Классический рикша, именно такой, каким он изображался некогда в моей школьной хрестоматии. Точно сошедший с антиимпериалистического плаката. Тощий, дочерна иссушенный белобородый старик с головой, обмотанной черной тряпкой чалмы, сгорбясь в три погибели и напрягая до немыслимого предела все свое жилистое тело, волочил в гору маленькую крытую пролетку, в которой развалился, будто специально позируя для агитплаката, смуглый толстяк с холеными усами и с сигарой в зубах. Да под такой тушей согнулся бы, пожалуй, и конь-пятилеток!

Вся эта картина воспринималась, как чья-то бестактная шутка или сценка из бездарного спектакля. Но это был факт. Реальный жизненный факт из повседневного быта небольшого города, ведущего к храму чистой Красоты — к Тадж-Махалу.

Наше здешнее пристанище — небольшая одноэтажная гостиница, непривычная для нашего глаза. В ней нет коридора, а в номера входят непосредственно с веранды. В маленьком ресторане нас обслуживают официанты, одетые в белые камзолы, туго перетянутые в талии. Белые тюрбаны на головах, лихо закрученные усики, босые ноги, а пуще всего гибкие, до нарочитости проворные движения этих официантов — придают нашему обеду какой-то опереточный оттенок.

Зато знакомство с хозяином ресторана вводит в атмосферу психологической драмы — обычной драмы старости и одиночества. Он, конечно, англичанин, владелец этого сугубо национального индийского ресторана. Типичный «сын Альбиона», рыжий и тощий. Сначала нас несколько утомляла его стариковская суетливая услужливость. Но потом он растрогал нас жалобами на одиночество и тоску по родине, рассказом о недавнем приезде двух племянниц «оттуда»... Ностальгия — благородная болезнь. Ее понимаешь под любым меридианом.