Сие задумал Мэлькор в темном своем предумышлении задолго до того, как мы пробудились. Ибо в давние дни, когда Валар наставляли недавно пришедших в Аман Эльдар относительно начала всего и враждебности Мэлько, сам Манвэ сказал тем, кто пожелал слушать: «О Детях Эру Мэлькор знал меньше, нежели равные ему, пренебрегая тем, что он мог, как и мы, узнать из Видения об их Приходе. Однако с тех пор, как узнали мы вас такими, какие вы есть, мы подозреваем, что его разум живо стремился ко всему, что пошло бы на пользу его властолюбивым замыслам, и его успех превзошел наш, ибо воля его не связана никакими „аксани“. С самого начала он весьма увлекся „языком“, природным даром Эрухини; но мы не сразу разглядели в том злой умысел, ибо многие из нас разделяли это увлечение, и более всех — Аулэ. Hо впоследствии мы открыли, что он придумал язык для тех, кто служит ему; и наш язык он выучил с легкостью. Искусность его в этом весьма велика. Он, без сомнения, пожелает выучить все языки, даже дивную речь Эльдар. Посему будьте осторожны, если станете говорить с ним!»
Увы! — продолжает Пэнголод. — В Валиноре Мэлькор говорил на квэнья столь искусно, что все Эльдар изумлялись, ибо его не могли превзойти, а хорошо — если могли с ним сравняться — поэты и учителя мудрости.
Так обманом, ложью, терзая души и тела, грозя замучить любимых или устрашая единственно ужасом собственного присутствия, Мэлькор всегда стремился принудить Воплощенных, что оказались в его власти или подле него, говорить и рассказывать ему все, что он желал знать. Hо его собственная Ложь породила бесчисленное потомство.
Ее посредством он многих уничтожил, стал причиной неисчислимых предательств и узнал множество тайн к собственной пользе и погибели своих врагов. Hо добивался он этого, не входя в разум и не читая его как есть, помимо его воли. Ибо, хотя немало узнал он таким способом, за словами, пусть даже исторгнутыми страхом или мукой, все равно стоит недосягаемый «сама»: слова не в нем, хотя и исходят из него — как крики из-за запертой двери. И слова надо взвесить и обдумать, чтобы узнать, насколько они правдивы. Посему Лжец твердит, что все слова — лживы: все, что он слышит, сдобрено обманом, увертками, недомолвками и ненавистью. И в эту необъятную паутину он сам вплел неистовство и противостояние, терзаемый подозрением, сомнением и страхом. Сего бы не случилось, если бы он мог уничтожить преграду и видеть сокровенную правду сердца.
Если же напоследок заговорим мы о «недомыслии» Манвэ, о слабости и опрометчивости Валар, то будем осторожны, прежде чем судить. Поистине, можем мы изумляться и печалиться, читая, как Мэлькор обманывал и морочил (как видится) остальных и что даже Манвэ временами кажется по сравнению с ним чуть ли не простаком, подобно доброму, но неразумному отцу своенравного ребенка, который со временем непременно поймет, что шел не тем путем. Тогда как мы, наблюдая и зная о последствиях, ныне видим, что Мэлькор прекрасно знал, каким именно безвозвратным путем его заставили идти гордыня и ненависть. Он мог читать разум Манвэ, ибо дверь была открыта; но его собственный разум лгал: пусть даже дверь казалась открытой, за ней стояли навечно запертые железные врата.
Как бы могло быть иначе? Следовало ли Манвэ и Валар ответить на скрытность — увертками, на предательство — вероломством и ложью — на ложь? Если Мэлькор посягнул на их права, то стоило ли им посягать на его право? Можно ли победить ненависть ненавистью? Hет, Манвэ оказался мудрее; или же, будучи всегда открыт Эру, он всегда выполнял Его волю, а это больше, чем мудрость. Он всегда оставался открытым, ибо ему нечего было скрывать: ни единой мысли, что повредила бы хоть кому-то, если бы ее узнали и смогли понять. Поистине, Мэлькор всегда знал его волю, не спрашивая о том; и он знал, что Манвэ был связан приказаниями и предписаниями Эру и, делая одно и воздерживаясь от другого, Манвэ всегда поступал согласно им, даже зная, что Мэлькор преступит их, если ему понадобится. Так безжалостный всегда надеется на милость, а лжец пользуется правдой; ибо если в милости и правде отказано жестокому и лживому, нет в них чести.
Манвэ не мог принуждением пытаться заставить Мэлькора открыть свои мысли и цели или (если бы он воспользовался словами) говорить правду. Если Мэлькор говорил «это правда», то ему дОлжно верить, пока не обнаружится его ложь; если он говорил «я сделаю это по твоему слову», то дОлжно предоставить ему возможность выполнить обещание [8].
Читать дальше