Майя Никулина: Камень. Пещера. Гора

Узнав о состоянии стада, Одиссей не покидает пастуха, но остается с ним и радуется, видя, как истово тот охраняет царских свиней.

Далее на протяжении нескольких песен Одиссей, все еще не узнанный, в чужой личине, тайно готовит испытания и коварные ловушки женихам (кстати, тоже богоравным), только истребив их всех до единого, открывается верной жене и говорит следующее:

То есть восстановить стадо и содержать его в прежнем количестве.

Итак: 360 свиней, 12 закутов, 4 охраняющих собаки… 360 дней, 12 месяцев, 4 времени года… Календарь. На это указывают и другие неслучайные детали:

Календарь. Более сложный и древний, чем наш. В нашем — 365 дней.

Известно, что скорости и законы движения Солнца, Луны и других небесных светил различны, поэтому Солнечный, Лунный и Звездный календари несколько отличаются друг от друга. Со временем эти расхождения — по часам, минутам и секундам — накапливаются, и тогда в календари приходится вносить необходимые поправки. В данном случае Лунный календарь был подстроен к Солнечному.

По Гомеру выходит, что Одиссей защищал старый календарь, то есть прежний способ счисления времени и соответствующий ему прежний способ жить (для Гомера более значительный и гармоничный: 360 — число особое; круглое, емкое, полное смысла, кратное десяти, двенадцати, шестидесяти: у нас 10 пальцев, в году 12 месяцев, час состоит из 60 минут, минута — из 60 секунд…). Одиссей охраняет мир от разрушения и хаоса. Сам механизм времяисчисления — по движению Солнца или Луны — говорит о том, что наша жизнь — явление космическое и что колебания длины года — событие в полном смысле слова крупномасштабное, потрясение основ.

Календарная тема в «Одиссее» занимает, пожалуй, центральное место; и не случайно герои, движущие сюжет, притом действующие активно, по своей воле (Одиссей, пастухи, женихи, Пенелопа), объединены именно этой, календарной, символикой.

Одиссей сражается с женихами — отстаивает и удерживает свое время. Пастухи в отсутствие Одиссея свято выполняют его волю: содержат стада в прежних пределах. Женихи разрушают защищаемый Одиссеем порядок: посягают на царские стада, разоряют их, путают счет. Пенелопа, вечно ткущая свое свадебное покрывало и по ночам распускающая то, что сделала за день, каждодневно словно переворачивает песочные часы — удерживает время на месте до той поры, пока не вернется Одиссей… Кстати, он и его люди плыли на двенадцати кораблях.

Сегодня календарная тематика не актуальна, и Одиссей как воитель за свое времяисчисление никого не интересует.

Но он, несомненно, интересовал Гомера. И стоит думать о могуществе формы, способной хранить этот интерес и тащить его, ни для кого уже не важный, через тысячи лет.

Но законы прочтения меняются, невнятный до времени смысл появляется из темноты, как месяц-молодик, и отдельные продвинутые читатели начинают ворошить знакомые тексты в предчувствии скорого полнолуния. Нечто подобное происходит теперь с бажовскими сказами, во всяком случае, поклонники эзотерических знаний листают «Малахитовую шкатулку» как путеводитель по заповедной земле.

Два года назад в Екатеринбург приезжал молодой московский сценарист в поисках материала для мультфильма: «Хорошо бы что-нибудь простенькое, от земли, но с изюминкой», — и стал листать Бажова. Но зачитался всерьез, всерьез смутился: «Что это у вас, Толкиен, что ли?» — и от идеи мультика отказался.

Мы к Бажову привыкли, освоили, он здесь хрестоматийная, дежурная фигура, всеобщий добрый дедушка, уральский сказочник. Хотя сам он всегда говорил: СКАЗИТЕЛЬ. Принципиальная разница. Сказка, по его же собственному определению, это то, что «старухи маленьким рассказывают», она, как бы ни была умна, все равно выдумка. Сказ — историческое предание, эпос, он близок к истине и держится на фундаментальной основе. Это для Бажова как опорный столб, то есть, связано с понятиями самостояния и чести.

Есть все основания полагать, что он не написал романа об Урале (а планы такие были) именно потому, что романная форма и технология создания романа серьезно расходились с его представлениями об истине и фундаментальной основе: «Ковыряться в подлинниках не имею физической возможности, а в литературе пестрота и полемика, которой нельзя верить», «туману много», «социология заедает»… История труда и борьбы работных людей и приписных крестьян, равно как история Демидовых, — таковы были темы задуманных романов, — слишком скоро упирались в документ и факт; вещи для Бажова обязательные и уважаемые, но никак не являющиеся фундаментальной основой, зависящие от нее весьма относительно. Компромиссных решений быть не могло, это он говорил точно: «Умный человек правильно рассуждает, а я могу рассуждать только по-своему».