Владимир Найдин - Давнишние секреты

В конце двадцатых Мориса, работавшего во внешней разведке, направили работать под “крышу” торгпредства в Аргентину. Вскоре к нему приплыли жена с дочкой. Морис искал своих оставшихся когда-то в Аргентине родителей. Поля волновалась и говорила: “Зачем дразнить гусей?”. Но Морис такие вопросы решал самостоятельно. Потом Неля с Мурой, а затем и Морис вернулись в СССР. Сначала в Киев, затем в Ленинград, а оттуда в Москву. Поля оставалась в Киеве. Но очень часто приезжала к ним погостить. Вот с этого времени я ее и помню.

Она любила печь еврейские пироги — с маком, с корицей. Назывались они “штрудель”. К сожалению, ей никак не удавалось приспособиться к незнакомой газовой плите, и пироги постоянно пригорали. Она отковыривала пригоревшие места, съедала их и смущенно говорила: “Я люблю гогхрелое”. Очень сильно картавила. Черные крошки-угольки оставались на ее губах. Поля удрученно качала головой и шаркала своими безразмерными тапками на кухню, чистить противень. Она была очень опрятной старушкой. Простой домашний халатик в голубую крапинку как-то особо уютно облегал ее покатые плечи и пухлую спинку.

А потом случилась трагедия — 22 июня 1941 года. Киев жестоко бомбили, люди прятались в подвалах. Уже в первую неделю войны Адольфа вызвали в районное отделение киевской милиции. Допрос был каким-то странным. Не милиционеры, а сотрудники НКВД, с красными от бессонницы глазами, раздраженно выясняли, почему он носит такое паршивое немецкое имя, есть ли у него родичи в Германии и где он прячет мощный карманный фонарик, которым можно подавать сигналы фашистским самолетам.

Задыхаясь от волнения и папиросного дыма, который столбом поднимался от непрерывно куривших энкавэдэшников, Адольф отвечал, что имя ему родители дали еще в прошлом веке, когда имена Адольф, Альфред, Эрик считались романтичными и брались из опер, поэм и романов. Никаких родственников в Германии у него нет, вся семья происходила из Бессарабии (как и у Поли). А из всех инструментов он имеет лишь ножницы, мелкие иголки и булавки, так как всю жизнь был портным. Еще есть сантиметр и лекала для модных брюк.

Сотрудники не поленились и съездили на квартиру, обыскали с усердием, но ничего подозрительного не нашли. Выяснили, что дочку зовут Авророй. “В честь легендарного крейсера?” — смекнул главный “обыскант”. “Нет, — отвечала правдивая Поля, — муж назвал так в честь римской богини утренней зари”. “Богини, да еще и римской? — удивился атеистически настроенный человек, — он что у вас, с придурью?” Поля промолчала. В доме еще обнаружился трехлетний внук, со светлыми кудряшками и в сандалиях. Его звали Валериком. “В честь Валерия Павловича Чкалова”, — с гордостью сказала “богиня утренней зари”, а малыш расставил ручки и зажужжал, как самолет. Поисковая группа плюнула и отбыла восвояси.

Семья спасла Адольфа. Его не кокнули как немецкого диверсанта, но домой он не вернулся. Отправили в город Канск. Это за Енисеем, в Красноярском крае, который, как известно, равняется четырем Франциям. “Пусть оттуда подает сигналы немцам, если будет охота”, — пошутил безусловно гуманный начальник отдела. Не расстрелял же. А мог.

А вот Адольф спасти семью не сумел. Хотя Поле свидания не дали, но твердо пообещали, что муж скоро вернется. Соврали по привычке — Адольф уже трясся в теплушке, удаляясь в глухие восточные края необъятного СССР. Канск был заполнен такими же подозрительными личностями. Вместо того чтобы вывозить станки и оборудование, а еще благороднее — просто евреев (уже были известны фашистские кошмарные “художества” с евреями), удаляли с глаз долой подальше всякую сомнительную шелупонь.

Поля, человек простодушный, принялась терпеливо ждать мужа. Добрые соседи ей говорили: “Мадам Швейцер, вам бы лучше удалиться в провинцию. Попадете под оккупацию — немцы ни вас не пощадят, ни Аврорку с ребенком. Вон какие ужасы рассказывают беженцы из Львова. Будете смерти ждать”. — “Дождусь Адольфа, и вместе уедем”, — кротко отвечала Поля.

Дождалась. Совсем другого Адольфа. В Киев вошли немцы. Сразу же откуда-то появились украинские полицаи, стали грабить и бесчинствовать. Поля их очень боялась. “Немцы все же цивилизованная нация. Они мне попадались во Франции, когда я обшивала французов. Они не такие капризные, как французы. Любят порядок. Орднунг. Это для них самое главное. Чтоб все было чисто, гладко, аккуратно. Чтоб не морщило и соблюдался выбранный фасон. Правда, чаевых не дадут ни пфеннига, если не оговорено. Так и французы своими сантимами не разбрасываются. Скупые. Но чтоб так легко убивать людей?! Только за то, что они евреи?! Не верится”. Так Поля рассуждала, но тревога в душе нарастала. Соседи вспоминали, что утром она выходила с припухшими красными глазами. Ночью плакала. Старалась не показать Авроре и Валерику своей тревоги.