Борис Носик - Прогулки по Парижу Левый берег и острова

Парижская мэрия, заботясь о гражданах, пытается регламентировать состояние этого жилья – установить низший уровень, хуже чего сдавать нельзя. Скажем, в части комнаты чтобы был потолок не ниже двух метров, а под скатом не меньше метра восьмидесяти. Чтобы комнатка была не меньше 9 метров квадратных. (А если будет только 8? Ну, значит, будет 8, кто пойдет проверять?) Чтоб был водопроводный кран. Чтоб была хоть одна уборная на 10 человек. Чтоб было не слишком грязно…

Помню, самое первое мое парижское жилье было как раз такое. Друг Лева уступил мне свою мансарду. Он жил с женой в хорошей дорогой квартире, в том же доме, близ Монпарнаса, в бельэтаже, а мансарду милая его жена купила ему просто так, для удовольствия. Впрочем, он был один такой счастливчик на этом седьмом этаже, под раскаленной крышей. Остальные жили там давно и всерьез – по большей части бедные старики и старухи. Поднимаясь по винтовой лестнице на наш седьмой, я иногда предлагал им помочь – втащить сумку. Они удивлялись и пугались даже – тут такое не принято. В благодарность они рассказывали мне, что какие-то родственники у них живут за городом и они у них бывают в гостях, а там ведь за городом, там, знаете, месье, – там воздух. Наверно, они думали, что я век маялся по мансардам и свежего воздуха не нюхал…

На этом седьмом этаже на рю Вано, в доме, принадлежавшем то ли самой миллионерше Брижит Бардо, то ли ее семейству, старики были по большей части коренные французы. Но у друга моего, жившего в XVII, соседи были португальцы, антильиы, магрибиниы. Они рассказывали моему другу, как там замечательно – в Португалии, на Антильских островах или в Марокко. Только вот платили там совсем мало, да и работы не найти. Так что они решили потерпеть еше немного тут, где большие (по сравнению с тамошними большие) деньги, накопить и уехать. Иные и уехали, а большинство все же осталось, заработав на пенсию. Глупо уезжать в родную деревню, если вся деревня тебе завидует, что ты живешь в самом что ни на есть Париже и получаешь франки… Да ведь и нелегко было зацепиться в Париже, получить вид на жительство, карт де сежур, карт д'идантите, найти работу, приспособиться и стать мало-помалу парижанином – жаль все терять.

Когда-то такие мансарды стоили в Париже совсем дешево – 20-30 долларов в месяц. Это было не так давно. Потом цены на площадь в Париже стали стремительно расти. А чтоб купить такую вот клетушку, нужно и вовсе иметь полсотни тысяч долларов. А когда-то сюда сбегали из отчего дома для обретения самостоятельности и жизненного опыта десятиклассники, выпускники лицеев, студенты. Теперь они остаются по большей части в родительском доме, несмотря на все неудобства вынужденного преодоления детской зависимости. Дорого…

Студентам размеры такой комнатушки не в тягость. В ней проходят лучшие годы их юности, первые романы, первые открытия, здесь познают они первые радости и первые горести. Собственно, и я был вполне счастлив в Левиной мансарде. Я жил как парижанин, но знал, что всегда могу вернуться в свое просторное московское жилье, где тополя и березы шелестят под окном, куда едва долетает рокот машин на Октябрьском поле. А здесь я набирался опыта жизни среди чужих. И писал роман. Так что я, положа руку на сердце, даже не мог сказать, хорошо жить в парижской мансарде под крышей с окнами, выходящими в сад старинной больницы, или не хорошо. Мне было хорошо. Я был влюблен в Париж. И я был молод. А хорошо ли было моим малоимущим старикам-соседям, сказать не берусь. Скорей всего, не очень…

Жестокость, равнодушие к чужой судьбе и бесчеловечность большого города давно вошли в пословицу и стали как бы «общим местом». Если уж о Москве говорят, что она «слезам не верит», то что сказать о чужом, непонятном, огромном, богатом городе Париже, который кто только не изобличал – и писатели, и богословы, и политики, и социологи: говорили об ужесточении нравов, ожесточении сердца и эмоциональной скудости алчного общества потребления. Все правда. Однако не вся правда…

Конечно, когда ты приезжаешь вот так, в чужой город не погулять, а попробовать в нем выжить, это ощущение его безразличия к чужой судьбе, его жестокости бывает особенно болезненным. Так было и со мной. Но, не поддаваясь полностью своим эмоциям, я попытался воздать должное чужому городу и заметил кое-что… Ну вот, скажем, телевизионные знаменитости, звезды, «ведетты», как говорили когда-то иные русские эмигранты на своем полуфранцузском. Конечно, нетрудно заметить, что это по большей части какие-то бездумные, белозубые (и, как правило, длинноносые) джентльмены с приятной улыбкой, что с них взять? Что вдобавок это самые разговорчивые или самые беззастенчивые из политиков, и, конечно, актеры, и, конечно, миллионеры, и какие-то не очень страшные дамы… Однако, глянь, не только они… Вон какой-то затрапезный старик в берете – мелькает на экране без конца, как самая главная звезда. Выясняю, что это просто аббат Пьер, старенький священнослужитель в заношенной рясе. Ему уже за 80, и всю вторую половину жизни он отдал делам благотворительности. Зима 1953/54 года во Франции выдалась трудная, замерзших и голодных попадалось на улице больше, чем всегда, и вот аббат Пьер воззвал к совести сытых, он просто возопил – и разбудил совесть Франции, во всяком случае – части Франции (как когда-то де Голль). Он создал организацию помощи обездоленным – «Эммаюс», в ней уже в ту пору было больше ста отделений во Франции, а три с половиной сотни отделений за границей. Так вот именно этот не слишком с виду симпатичный старик и стал в ту пору главной телезвездой Франции. И те, кто изучает здешнее общество, давно заметили, что в душе даже самого с виду эгоистичного человека, к примеру парижанина в большой машине, жива все же мечта о каком-то более справедливом и благородном устройстве общества. Оттого французы и жертвуют в год миллиарда полтора долларов на благотворительные цели. И даже из тех, кто собирает денежки на добрые дела, не все в заключение торжества сбегают с выручкой или выставляют свою кандидатуру в парламент. Потому что есть еще другие сотни тысяч французов (и из них многие тысячи парижан), которые все свое свободное время, все силы (а не только деньги) отдают для бескорыстной помощи тем, кто попал в нужду, кто оказался на улице, кому холодно, кому позарез нужна тарелка горячего супа, чашка кофе. Многие из этих погибающих уличных бродяг пьяницы, многие, без сомнения, грешники, сами виновны и в том и в этом, но воспитывать будешь потом, сперва накорми, обогрей, не дай погибнуть грешному телу, потом, может, спасешь и душу. Аббат Пьер свидетельствовал однажды, что его подопечные бродяги, те, кто выбрался с его помощью из беды, стали благополучными гражданами, пожертвовали 30 миллионов франков на тех, кому все еще худо…