Владимир Рудим - Баллада о дипкурьерах

— Мировая революция разбудит и Восток, который пока спит, как в этих стихах. — И она декламирует:

Она умолкает, слушая эхо ущелья.

— Сама сочинила? — спрашивает Аршак (он знал, что Рейснер пишет стихи).

Лариса Михайловна дотронулась рукой до плеча Баратова:

— Если бы я написала такие стихи, я бы смогла спокойно умереть.

— До мировой революции?

— Вот разве что ради неё я осталась бы жить. А стихи сочинил Лермонтов. Слышал о нём?

— А как же! Михаил Юрьевич. Его в Пятигорске убили. Но вот стихи эти не слыхал. Прочитай ещё раз, Лариса Михайловна.

Вдали показался плоскокрыший жёлтый глиняный прямоугольный рабат — последний привал перед советской границей.

Аршак Баратов спрыгнул с лошади, помог Ларисе Михайловне сойти на землю. Задал лошадям корму. Поужинали. Чувствует — устал здорово. Потому что все ночи не спал как надо. Один глаз спит, второй начеку.

Вечерело. Солнце ещё освещало «келью». Рейснер, как обычно, раскрыла какую-то книгу, сказала: «Отдыхай, Аршак, я пока почитаю». — «Ладно, Лариса Михайловна, отдохну полчасика». Прилёг на кошму правым боком (там было зашито в подкладке дипписьмо) и в ту же секунду уснул как убитый. Проснулся так же неожиданно, как и уснул. Сперва даже испугался: «Как же это я такое допустил?» Ночь тёмная, свечка в лампадке горит. Лариса Михайловна не спит. «Это я, Аршак, не беспокойся».

Чувствовал, долго спал. Часов у него не было, а спросить у Рейснер, который час, не решался. Сказал только: «Теперь тебе отдыхать, Лариса Михайловна!»

Об этом происшествии долго он потом думал, долго совесть мучила: «Как мог я, дипкурьер, допустить непростительную слабость, уснул! Устал? Нет, не поэтому. Я много раз уставал, но глаз всё равно не смыкал. Почему же я так крепко уснул?» Ответ пришёл сразу: «Потому что рядом со мною была Лариса Рейснер». Такому человеку может доверить свой сон даже дипкурьер!

Май. Памятный май 1923 года. Британское правительство через министра иностранных дел Керзона предъявило молодой Советской республике ультиматум, в котором, между прочим, требовало отозвать из Персии и Афганистана советских полномочных представителей.

Дипкурьера Аршака Баратова вызвали к наркому иностранных дел Г. В. Чичерину. Нарком знал, что Баратов только что возвратился из трудной поездки, устал, но дело не терпит — нужно срочно ехать в Кабул. И срок очень жёсткий — двадцать пять дней.

«Двадцать пять дней! Вот это да! — думал Аршак, уйдя от Чичерина. — Из Москвы до Мазара за 25 дней можно добраться, а до Кабула вряд ли. Уложусь или не уложусь?…»

В то время обычная поездка из Москвы в Кабул длилась около двух месяцев: с транспортом было туго, поезда ходили нерегулярно.

Главное — постараться не терять ни минуты времени. Когда идёт поезд на Ташкент? Завтра? Хорошо! Завтра в путь.

Поезд двигался медленно, и нетерпеливый Аршак то и дело подходил к проводнику, ворчал:

— Почему медленно едем? У нас в Армении ишаки быстрее ходят, чем ваш поезд.

Аршак прибыл в Ташкент всего за пятнадцать минут до отхода поезда на Мерв. Вагоны были забиты до отказа. Но всё же место нашлось. У Баратова было предписание начальнику ташкентского вокзала: немедленно посадить дипкурьера в первый же поезд, идущий в сторону крепости Кушка. Под предписанием стояла подпись: Ф. Дзержинский.

Дзержинский был в то время председателем ВЧК, народным комиссаром внутренних дел и народным комиссаром путей сообщения.

В Мерве ожидало огорчение: поезд на Кушку ушёл вчера. Следующий будет только через неделю.

Подняв на ноги всё местное начальство, Баратов добился своего: ему дали маневровый паровоз, который и довёз до Кушки.

В пограничной крепости сказали:

— Уже вечер. Переночуй у нас. Зачем рисковать, мало ли что может в темноте случиться?

— Нет, поеду сейчас. Меня афганцы примут.

Последние километры до реки проехал на телеге.

Вот и мелкая, тихая Кушка в камышовых зарослях. Наши пограничники окликнули афганцев. Те отозвались. Тогда Аршак снял сапоги, закатал брюки, перешёл перекат вброд. Был уже десятый час вечера.

Баратов не ошибся: на афганской стороне в Чеминабете его встретили старые знакомые.

Купил у начальника поста лошадь и помчался на Герат. Всю ночь, всё утро и половину дня был «приварен к седлу». Въехал в Герат. Здесь зашёл в советское консульство.