Бенджамин Нер: Остров Бога

Срок нашей жизни 120 лет, и не более, а «менее» сколько угодно! Но почему так сурово, Господи? А потому, что времени, что мы проводим на Земле в страданиях своих и грехах, принося заодно мучения всему этому несчастному миру, вполне достаточно для того, что бы либо пасть, либо выстоять. Живи, как научил тебя Бог и получишь то, о чем так мечтается по ночам, когда отпустит судорога ужаса при мысли о неизбежности смерти — Вечность, Вечность…

Есть мнение, что «посмертие», должно быть похоже на то, что мы себе насочиняли, при жизни, но гонцы с того света эту тему, вообще, ни за что не согласны развивать, как тарелку не верти.

С другой стороны никто никуда не торопится оттого, что жизнь в целом довольно увлекательный процесс. Однако не следует в него чрезмерно погружаться, чтобы перемещение в покойницкую, не стало неприятным сюрпризом. И вообще: самое определённое в жизни — смерть, а самое неопределённое — её час.

Солнце встаёт из Мёртвого моря медленно, медленно взбирается на Масленичную гору, рвётся к небу седьмому, висит, висит над головой и рушиться в Средиземное море на исходе дня. Собаки потеют? Буч, ты потеешь или нет, счастье моё? Конечно, потеет, а иначе для чего я его постоянно стираю!?

Всё, пора. Душ, кофе, ключи, прикосновение к мезузе, машина. И мантра: «Помни, помни — ты просто работаешь на Господа Бога, на Острове, который принадлежит ему одному».

Я напишу об этом заколдованном мире, который теперь всегда со мной, об этой нереальной реальности окружающей меня и выскакивающей иногда из-за угла, что бы напугать и удрать хохоча. Я напишу о том, как обжигает неведомое или забытое, вспыхивая и выжигая неверие и глупую человеческую самонадеянность.

Я служу. Это моё служение.

Не помню, как я первый раз взял Библию в руки, не помню, какие чувства она у меня вызвала, зато хорошо помню, как я увидел её в первый раз. Конечно, это случилось здесь у нас, на Острове, где ещё может случиться подобное?

Я увидел её из окна машины, в Иудейских горах, недалеко от пальмовых рощ Кумрана. Одинокая пустая глазница, на залитой солнцем скале, разглядывала меня.

Чёрное горло пещеры, трусливо оглядывающийся по сторонам паренёк- Мухаммед Волчонок, потерял козу! То, что с него за это спустят шкуру, он знал точно. «Эх, папа, папа, зачем бьёшь ребёнка больно!? Шакал ты, папа» — думал Мухамед! Шкура у Мухамеда была одна, и ему её было очень жалко. Мальчишка кидал камни в расщелины и тёмные пасти провалов — глупая скотина, получив по башке, могла и заблеять. С другой стороны камень мог разбудить поужинавшего козой леопарда, или гиену, или даже, спаси Аллах, старого слепого джина, а может быть и самого Иблиса, который, как говорят, стережёт сокровища, спрятанные здесь евреями в давние времена. Новый камень, новая тьма, и как далёкий звон колокольчика, звук — что-то разбилось. Мухаммед Волчонок нашёл сокровище! Вот так, так, а не иначе он нашёл его. Конечно, это было сокровище — для него даже построили специальный Храм, Храм Книги. Древние, тёмные свитки с библейскими тестами на них, спрятаны глубоко под землёй. На них можно смотреть, их можно читать, а это значит что всё правда: и древность, и договор, и прошедшее и предначертанное. Кстати, козу Мухаммед тоже нашел, и его шкура осталось при нём. Тёмная, дублённая солнцем и ветром бедуинская шкура, от которой отскакивала отцовская палка. Когда отец лупил коз, они жалобно блеяли, а когда Мухаммеда, Мухаммед выл. Что ж тут сделаешь — Волчонок, храни его Аллах!

Ах, братья и сёстры мои, вставайте, нам предстоит долгая дорога. Вставайте, вставайте, пора отправляться. Только, заклинаю вас, не забудьте воду, как я однажды!

Подохнем без воды в пустыне…

Это случилось на обратном пути из Эйлата, в низине, километрах в двадцати от Маарат-а-Кемах — «Мучной пещеры». Да, кстати, Эйлат симпатичный городок, во времена царя Соломона звался иначе — Эцион Гевер — вы, как хотите, а я считаю, что это означает «Муж Сиона»! Красиво, неправда ли? Богатые караваны гонял сюда мудрейший из царей, Соломон: морем шли пряности и самоцветы из Офира, который сегодня то ли Индия, то ли Аравия, слоновая кость, ткани, благовония и женщины, козоокие, глупые восточные красавицы, хихикающие по любому поводу, нежные и липкие, как благовонные масла, которыми они умащали кожу. Я так и вижу как их пухлые ручки, тащат к себе утомленного владыку: «О, Соломон, когда же ты возляжешь со мной?! Взгляни только на мой пупок, вмещающий унцию орехового масла»! Завидовать ли царю, жалеть ли его, особенно в свете того, до чего, в конце концов, довели эти птички старого сластолюбца?