Юлия Андреева - Ближнее море

– Ага, – киваю я. – Вроде того. Андреевский – от края и до края.

На каком-то из «Бастконов» обсуждали творчество Толкина. Тогда как раз шла дискуссия, как правильно: Толкин или Толкиен? И кто-то в сердцах ляпнул: вот у них есть Толкиен, а у нас почему-то нет никакого Толкиена?

И тогда Сергей Алексеев мрачно в сторону сказал: «Ну да, Пушкиен, Толстиен…».

«На фоне Пушкина снимается семейство». Мода, наверное, такая пошла: плодить скучные «воспоминания» о встречах с великими (писателями, поэтами, художниками, актерами); и все-то эти встречи похожи одна на другую. В пивной, в ресторане, в забегаловке, накрыв поляну на даче или даже во дворе, на кухне или в комнате. Начинаются словами «у нас было…» и заканчиваются «не помню, что произошло дальше». И даже не в том дело, что тема выбрана не самая интересная. Просто, кому кроме как участникам попойки сама эта пьянка интересна? Во всяком случае, если в результате нее не произошло что-нибудь действительно интересное, необычное, запоминающееся…

А ведь поэты, художники, любимые актеры – те, на которых буквально молишься, – обладают властью порой полностью менять жизнь человеческую. Скажет этакий овеянный тайной магией властитель дум слово доброе – и затрепещет, потянется к нему из мрака собственной жизни живая душа. Точно хрупкий, нежный росток на солнечный свет, чтобы вырасти, окрепнуть, расправить ветви, дать листья и наконец расцвести…

Жизнь не баловала Нину Чудинову. В пять лет девочка осталась без родителей и была сдана в детский дом поселка Шейново Вологодской области, где провела два года. Едва начала привыкать, как пришлось переезжать в интернат города Устюжны, где находилась школа. Большую часть времени Нина находилась в подавленном состоянии, живя по навязанному ей расписанию и стараясь время от времени улизнуть из шумного общества и побыть одной. Когда Нине исполнилось девять лет, в ее душе как бы сами собой начали складываться поэтические строки. «Служенье муз не терпит суеты» – вот она и старалась уйти куда-нибудь от гама и досужих разговоров. Туда, где можно было бы хоть немного побыть в тишине.

Однажды, возвращаясь из столовой в спальный корпус, девочка наткнулась на разбросанные по земле листки из журнала. Они лежали вдоль обочины, и это было странно. Нина подняла один. Со страницы на нее смотрела красивая женщина. «Анна Ахматова», – прочла девочка. Ниже были напечатаны стихи. Ах, какие это были стихи!..

А действительно, какие именно стихи? В своих воспоминаниях Нина ни разу не говорила об этом. Должно быть, Ахматова поразила ее не какой-то отдельной удачной строчкой – понравилось все!

С того дня девочка старалась отыскать другие стихи Ахматовой, идя за великой поэтессой как за зовущим светом далекой звезды. Теперь она знала, для чего живет. Во всяком случае, пока есть такие стихи, пока есть подобные поэты, жить еще было можно.

Все свободное время Нина проводила в библиотеке, отыскивая портреты, стихи любимой поэтессы, любую информацию о ней. Учась у Ахматовой, про себя разговаривая с ней, мечтая о личной встрече.

В «Махабхарате» есть эпизод – мальчик просится в ученики к великому мастеру, тот отказывает ему. Тогда мальчик лепит статую учителя из глины и каждый день прилежно занимается перед образом своего учителя, стараясь расти и совершенствоваться на его глазах. Что-то подобное происходило с Ниной.

И вот в 1965 году, когда Нине исполнилось одиннадцать лет, их класс отправили на экскурсию в Ленинград, 4 июня они посетили музей-квартиру Александра Сергеевича Пушкина на Мойке, 12. Класс послушно ходил за экскурсоводом, рассказывавшей о семье Пушкина и о последних днях жизни поэта.

Какое-то время Нина позволяла себе следовать в ленивом потоке бредущих в одном направлении и послушно поворачивающих головы направо и налево школьников, когда экскурсовод вдруг подвела гостей к личному кабинету Александра Сергеевича.

Возле входа, за маленьким столиком у дверей, сидела пожилая женщина, которая, не замечая посетителей, продолжала строчить что-то в толстую тетрадку.

– В этом кабинете Александр Сергеевич работал над своими последними произведениями, – скучным однообразным голосом вещала экскурсовод. – А это, заученный взмах в сторону незнакомки, – Анна Андреевна Ахматова.

Постаревшая, располневшая королева Серебряного века и не подумала взглянуть на обступивших ее школьников, продолжая заниматься своим делом. Скорее всего, она и не замечала их. Постепенно толпа вокруг Ахматовой поредела, лишь Нина продолжала стоять напротив поэтессы, разглядывая ее и не зная, допустимо ли отвлекать Анну Андреевну от ее дел.