Юлия Андреева - Ближнее море

А ведь она так давно мечтала об этой встрече. И вот судьба… Нельзя даже дотронуться, в глаза поглядеть, слово сказать. Хотелось показать стихи, посоветоваться, просто поговорить…

Неожиданно Ахматова подняла на Нину уставшие глаза.

– Что тебе, девочка?

– Я тоже стихи пишу! – неожиданно писклявым голосом выдохнула та, окончательно смешавшись и покраснев до корней волос.

– Пиши, девочка, пиши, – печальные глаза Ахматовой несколько секунд смотрели в испуганные, смущенные глазки Нины, после чего она вновь вернулась к своим трудам.

«Пиши, девочка, пиши». Эти слова Нина Чудинова пронесет через всю свою жизнь как благословение и напутствие, что дала ей в самом начале великая поэтесса.

Мне было пять лет, когда не стало отца. Осень, дача в Воейково, овальная лужица под облезлой лесенкой на детской площадке. Под лесенкой, по которой мы пытались забраться на самое солнышко.

Ночью плакал дождик, он знал.

Нас с Виталиком увели в дом. Веселым мячиком брат бегал между мной и мамой, пытаясь утешить. Сама трагедия до него не доходила, все произошло слишком далеко и потому, наверное, мало трогало. Беспокоило, что совсем рядом плачем мы.

Я мало что помню о том дне: сначала было весело, а потом веселье оборвалось и нас увели в сплошное горе.

Когда еще через пять лет не стало дедушки, нас с братом тоже выдернули из радости. Наверное, из самой увлекательной и веселой игры, какая только бывает, чтобы препроводить в горе, избыть которое не удалось и по сей день. Но сначала это не было горем. Я даже подумать тогда не могла, что горе может быть таким необъятным и безысходным, что даже спустя тридцать лет я не сумею с ним примириться.

Бабушка послала нас с братом искать в саду дедушку. Резиновые сапоги едва доходили до колен, а высокая, вся в блестящих дождинках трава доставала до пояса.

Мне было приятно ощущать себя в мокрой одежде, представляя, будто пробираюсь через джунгли. Сначала мы были одни, потом в «игру» включились взрослые. Мы с братом чувствовали себя разведчиками, проводниками в мир неведомого. Шутка ли, мы показывали дорогу, вели за собой – мимо кустов сирени, по тропинке под гору, в которой дед несколько раз пытался прорубить лопатой ступени. Их всегда смывало дождем.

Мы видели озабоченные выражения лиц, отмечали ту необычную мягкость, с которой участники поискового отряда пытались разговаривать с нами, но мы ничего не предощущали, очарованные новыми событиями. Это было затишьем перед бурей.

Деда нашли в цветах сирени – точно актера, вышедшего на свой последний поклон, да так и заснувшего под грандиозным, ароматным букетом.

У меня кружилась голова, я плакала и падала без сил. Мама дотащила меня до кровати. Потом целый год я видела деда во сне, не в состоянии до конца поверить в неизбежность и невозвратность. В конце концов так и не смирившись, я продолжаю жить и поныне, оплакивая его уход.

– Время от времени меня спрашивают, чего тебе не хватает для полного счастья?

– Чего? Кого! Тех, кто ушел безвозвратно, – отвечаю я.

Отказалась от мяса с незапамятных времен и нисколько не жалею об этом. Хватит уничтожать братьев наших меньших. Рыба? Рыба – другое дело. Вот подумайте сами: если Ной собирал в ковчег всякой твари по паре, кого там не было?

Рыб. Почему? Да потому что какой смысл спасать рыб от наводнения?

Вот поэтому рыбы не наши побратимы и родственники, не те, чье спасение было санкционировано свыше, – исходя из этого, рыб есть можно.

Во всяком случае, это я так научилась отшучиваться.

А на самом деле ковчег здесь, конечно же, ни при чем. Просто однажды я начала замечать, что после самой обыкновенной котлеты не могу не то что прыгнуть повыше, а даже двигаюсь словно беременная слониха. Не ем мяса – и спокойно порхаю по сцене. И еще одно: невыносимо после трапезы видеть на тарелки кости. Ощущаешь себя в кунсткамере или на кладбище домашних животных.

Ну, в общем понятно. Решила отказаться от мяса, сказала – отрезала. Сначала не хватало чего-то, потом привыкать начала. Иногда брат или мама спросят: ну ты хоть в этом году попробуешь мяса? Я только плечами пожимаю. Зачем?

Но вот настал момент, когда после десяти лет воздержания от поедания безвинных животных я все же нарушила свой обет.

Произошло это в Японии, в клубе, где я работала.

В заведении тогда была хима – дико скучное время, когда за целый день не зайдет ни один клиент и все работающие там девочки вынуждены сидеть в вечерних платьях и полном гриме, ожидая невесть чего. Танцевать для пустых столов и скучно торчащих в проходах официантов, обрывать телефоны знакомым, умоляя их хотя бы ненадолго заглянуть в клуб?