Захар Прилепин - Всё, что должно разрешиться. Хроника почти бесконечной войны - 2013-2021 [litres]

Я общалась с мальчиком шестнадцати лет. В самом начале этих событий кто-то из взрослых прогнал его домой: прячься, убегай. Он успел убежать. И когда уже начался этот кошмар, он обошёл с тыла Дом профсоюзов, и видел, как люди обожжённые прыгают вниз. Там же третий этаж – это как пятый по нашему метражу. И мальчик этот сидел у меня на кухне, и его просто трясло, сильнее и сильнее. Я дотянула до последнего, чтобы дать ему воды потом, чтобы он успел всё это высказать. И он говорил: «Тётя Ира, они прыгали из окон, они так кричали! А их битами добивали… Я слышал, как у них кости хрустят. Это так страшно! Так страшно! Я убежал». Там рядом школа олимпийского резерва, он перепрыгнул забор, спрятался в закоулочек и засел в углу. И говорит: «Тётя Ира, я всю ночь там сидел, а они пели песни и искали, чтобы добивать людей».

Потом, уже в Песках, когда я была в украинской армии, встретила там человека – такого здорового, бритоголового. Он говорит: «А ты меня не узнаёшь? Я на всех пабликах был, на всех сайтах». И признался мне: «Мы же 2 мая срезали с приехавших пожарных машин шланги». Когда пожарники подъехали – их тоже били. Захватывали машины и не давали тушить. И этот бритоголовый был там. А нашёлся на фронте – он сразу же уехал из Одессы. Сейчас он в батальоне «Донбасс», позывной Слон.

Там столько фактов, которые ещё не известны! Страшная тема!

Спецы знают, чем травили, сколько с огнестрелом, сколько забито насмерть, сколько изуродовано.

Допустим, был такой Генка Кушнарёв – я нашла место его гибели. Там его каска лежала, его бита – ну, верней, дрючок от лопаты. За ним стояли несколько женщин, а он дрался как лев, до последнего. В него сначала выстрелили, а потом человек 6–7 начали его бить. Они все кости ему сломали, месиво сделали из человека.

В Одессе такая трагедия произошла, что когда люди узна́ют, когда всё это всплывёт, когда всё это будет рассказано, – мир вздрогнет.

Отчего-то я не думаю, что миру это будет рассказано. И точно не верю, что мир рухнет. Столько всего он уже видел, этот мир, и даже не вздрогнул.

Но Донбассе – смотри хоть каждый день.

Мы едем с Ириной навестить самых одиноких жителей, в Октябрьский. По дороге Ирина, как заправский экскурсовод, рассказывает:

– Это местная школа. Здесь бомбили с самолётов. Во время бомбёжек все дети собирались в подвале и молились. Летали украинские вертолёты, солдаты в них сидели, свесив ноги, и с автоматов стреляли. Местные дети всё это видели. Они вам расскажут, где кого убило, кого и когда ранило. Что делать, когда прилетает. Они разбираются в калибрах. Конечно, часть детей уехали с родителями, но большая часть местных здесь была. Спрашиваю у них: поменяла ли война ваше отношение к школе, к родителям. Они говорят: «Конечно, раньше мы не ценили счастья просто ходить в школу. Я сейчас больше слушаюсь маму. У неё и так тонна нервов уходит. Ещё не хватало, чтобы я ей проблемы создавал». Ну, они как мужики взрослые. Им десять-двенадцать лет, а они как дядьки разговаривают. Не покемоны – те, что в барах сидят. Эти вырастут настоящими, серьёзными. Они жизнь ценят, они всё понимают.

Ирина молчит, эмоций её не разглядеть. Хотя таксисты, которые с ней иногда ездят вместо её постоянного водителя, могут и разрыдаться: наслушаются историй от бабушек или от детей, и плачут. И ведь вроде сами донецкие, повидали кое-что.

Октябрьский – посёлок, примыкает к городу, сельская зона.

Чем ближе к передовой, тем сильней разрушения. Те дома, что стоят на краешке посёлка, – побитые все.

Сюда попало в крышу. Здесь снесло забор. Здесь взорвалось возле окна. Здесь вынесло ворота.

Почти в каждом доме живёт немолодая семья или одинокая бабушка – им всем некуда выехать, некуда бежать. Да я и не думаю, что они уехали бы.

Так и живут: под ежевечерний, еженощный, ежеутренний грохот, когда каждую минуту может упасть ровно к ним, на них.

Мы накупили им еды, привезли денег.

– Кожный дэнь бьють, – рассказывает нам бабушка в первом доме, – кожный дэнь оцэ как вечир настае часов в восемь, в полдевятого – и бах, и бах, и бах. И оце одна ночь, потом втора. И ночь в воскресенье. И в понедельник или во вторник. И в среду до двух часов не утихали. В два часа утихли. Я выползла, подывылася кругом…

И во втором доме нам бабушка рассказывает то же самое. И в третьем. И в четвёртом.

В четвёртом бабушке – 98 лет. Очень смешно шутит: рассказала, как захотела взять кредит, а ей не дали. Я бы расхохотался, если б мне не хотелось заплакать.