Захар Прилепин - Всё, что должно разрешиться. Хроника почти бесконечной войны - 2013-2021 [litres]

Глядя на сияющий Донецк, я понимал только одно: тем, кто переобуется, никто пришедший отсюда точно мстить не будет.

А нормальных украинцев и русских, живущих на Украине, никто не винил. И украинскую песню могли спеть за любым столом.

Однажды нам с Захарченко пришла идея: увековечить память Олеся Бузины в Донецке.

Раз безумцами в Киеве Бузина убит и память о нём растоптана – кроме донецких никто о его памяти так не позаботится.

Так и сделали.

Всякий украинец должен знать: истинные украинцы всегда найдут приют на Донбассе.

А когда раскол прекратится – мы обнимемся с теми, кто нас ждал.

Едем по Донецку. Из окон нашей машины слышна музыка. Захарченко за рулём.

Иной раз он может показаться строгим, даже угрюмым. В душу человеку лезть – последнее дело, но мне кажется, что мнимая угрюмость Захарченко – всего лишь попытка не разочароваться в очередной раз. Подпустишь человека близко – начнёшь верить ему. Начнёшь верить – потом снова будет больно обманываться. Зачем? Лучше даже не начинать: держать всех на расстоянии.

Отсюда свойское, тёплое человеческое чувство к своим бойцам, к «личке», к военным – к тем, с кем воевал. Тут же всё проще. Тут не надо решать вопросы о траншах, разделах, кредитах, где неизбежно маячат какие-то интересы, чьё-то назойливое лобби, чья-то корысть.

Эти ребята были рядом, когда стреляли, когда очень сильно стреляли, когда стреляли так, что, казалось, выжить не было никакой возможности.

С военкорами – та же история. Сколько раз я видел, как по-свойски, по-братски общается Захарченко с Пеговым Семёном, с Женей Поддубным…

Однажды Захарченко, посмеиваясь (когда он смеётся, лицо у него сразу становится открытым, почти детским), рассказал, как они влетели с Поддубным под жуткий обстрел. Ночью, в грязи; с разлёту едва не врезались в другую подбитую машину. (Захарченко тогда, выскочив на улицу, наступил на мину – «Закрыл глаза, считаю: раз, два, три, четыре… Открыл: не взорвалась».) Но даже под жутким обстрелом вся его команда быстро сориентировалась, бойцы вычислили, откуда ведётся огонь, дали координаты своей артиллерии.

…Когда уже всё закончилось, и добрались к месту следования, Поддубный явился с восемью бутылками коньяка (команда, снимая стресс, давилась одной бутылкой палёной водки, а тут – такое).

Тостовал тогда Поддубный примерно следующим образом (за точность текста никак не ручаясь, пересказываю со слов Захарченко): «Ну, вы, ребята, даёте. Всякое видел в Чечне но чтоб под таким обстрелом – и так чётко работать…»

Когда, в минуту благодушия, Захарченко рассказывает о подобных моментах – кажется, что он говорит про самые счастливые мгновения жизни.

Возможно, так оно и есть.

Причём, в минуту откровения, он вдруг признаётся: «Ну, какой я военный – никакой я не военный. Так, пришлось заняться по случаю».

Другие, более сведущие люди, говорят другое: Захарченко до такой степени военный, что вы даже не догадываетесь. Потом как-нибудь узнаете.

Как-то в бане он, показывая на себе, перечислил названия населённых пунктов, где были получены его ранения. Выяснилось, что ранений у него в два раза больше, чем было мне до сих пор известно по сводкам донбасских новостей. И география получения этих ранений тоже оказалась несколько шире Донбасса.

Ну, не важно. Пока не важно. Историки будут разбираться.

Летом в Донецке маревное солнце, жара-жаровня, ощущение мира и благости на улицах, и всё это – такое обманчивое.

В мае-июне 2016-го шло покушение за покушением на ближний круг Захарченко, на самых заметных людей из числа легендарных ополченцев.

Была попытка очередного покушения на самого Захарченко. В больнице едва не взорвали Моторолу вместе с беременной женою. Обстреляли офицера высшего звена в машине – успел упасть на пол, выжил, но ранило его жену, ехавшую в той же машине. Один из самых первых ополченцев, бывших при Захарченко с самого начала, вышел из дома за хлебом, без оружия – и его выкрали. Тело подбросили через неделю: страшно пытали, профессионально отрезали голову.

(Мог ли Донецк ответить действиями своих диверсионных групп? Конечно. Но не делал этого.)

То, что при всём при этом никакой «охоты на ведьм» в Донецке даже не предвидилось, никто не запихивал людей в урны, по улицам не ходили маршем бешеные молодчики и доносчики не писали миллион доносов в месяц, – мягко говоря, поражало.

Всего этого не было до такой степени, что никто со стороны толком оказался не в состоянии оценить ситуации.