Лев Гурский - Союз писателей Атлантиды

Так с чего же начинается Родина? С заветной скамьи у ворот? С той самой березки, что во поле? Или с найденного в шкафу револьвера Дзержинского — оружия старого, но еще вполне годного? А?

Дожили, поздравляем! За неделю до того, как Россия отметила столетие со дня рождения Александра Твардовского — поэта и многолетнего редактора журнала «Новый мир» — в Саратове решили с большой помпой провести «культурное мероприятие» во славу одного из тех, кто активно поучаствовал в травле Александра Трифоновича и, как считается, приблизил тем самым его скоропостижную кончину. В Государственном музее К. Федина, в присутствии репортеров, фотокамер и телекамер, с пафосом и с проникновенной слезой в голосе возвеличивали Михаила Алексеева — одного из тех, кого сам Твардовский (о чем напомнил недавно биограф поэта, критик Андрей Турков) в своих «Дневниках» незадолго до смерти называл «вурдалачьей стаей»…

За что и под какими лозунгами «стая единомышленников» уничтожала «Новый мир», речь впереди. Мы еще вернемся к этому гнусному историко-литературному эпизоду, который — подобно дохлой рыбе или глубинной бомбе — все-таки всплыл во время музейного действа и, по счастью, подпортил его совковую безмятежность и елейную благостность. Однако пока не будем нарушать хронологию.

Поскольку афиши об «Алексеевских чтениях», выпавших на долю «фединцев», появились заранее, да и пресс-релизы тоже были разосланы в СМИ со значительным опережением, все пришедшие на торжество успели подготовиться к грядущему событию: за два часа и семьдесят тысяч бюджетных рублей (таков, по слухам, был вклад облминкульта) московские гости рука об руку с местными мастерами слова должны были теоретически обосновать волшебное превращение типичной «секретарской литературы» брежневских времен в «исторический эквивалент бытия своего народа», попутно объяснив, что, собственно, означает вообще эта крайне заковыристая фраза.

По-хорошему, на открытии «чтений» следовало бы присутствовать экс-губернатору Саратовщины Дмитрию Аяцкову, который — со свойственным его правлению дурным размахом — еще в 1998 году авторитарно назначил захиревшего в Москве номенклатурного пенсионера Алексеева живым саратовским классиком и учредил литпремию его имени. В компании с Аяцковым неплохо смотрелся бы и Павел Ипатов, который десять лет спустя (после кончины писателя) еще разок, уже собственным постановлением № 206-П, узаконил «Алексеевку», обеспечив ей госфинансирование по разделу 08 «Культура, кинематография и средства массовой информации».

Бывший и нынешний губернские небожители в музей, однако, не явились, так что с приветственным словом к аудитории пришлось обращаться директору музея Валентине Жуковой. Она-то и возвестила о зарождающейся доброй традиции в жизни нашего города и ненавязчиво осчастливила покойных Ахматову, Пастернака и Пильняка упоминанием Алексеева в одном ряду с ними. Выступивший следом министр местной культуры Владимир Синюков, тепло улыбаясь, вспомнил времена былые, когда даже он сам (еще не будучи организационно связан с культурой) выписывал 4 или 5 литжурналов. Затем, скорбно хмурясь, областной министр растер в мелкий порошок времена нынешние — за «глобализм», «утрату культурной идентичности», «безнравственность», «вестернизацию» и прочие ужасные вещи, к каковым, впрочем, ни герои Алексеева («простые русские люди, воины, пахари, русские женщины»), ни сам писатель никакого касательства, разумеется, не имеют.

К чести филфака СГУ (то есть, извините, Института филологии и журналистики), его преподаватели, будучи приглашены и даже упомянуты в программе, отбоярились и не пришли. Представлять науку были вынуждены экс-преподаватель ВПШ, доктор филологии Юрий Воронов и две дамы из ПИСГУ. Доктор своей зажигательной речью нанес по собравшимся акустический удар, однако сам смысл выступления таинственно затерялся где-то между экспрессией и децибелами. Две педагогических дамы попытались выйти на орбиту «творческой преемственности и неповторимой самобытности национального самосознания», но при этом одна из них ухитрилась дважды назвать Михаила Николаевича Михаилом Алексеевичем и один раз почему-то — «писателем-шестидесятником». Другая ораторша, не отрываясь от конспектов, с помощью стертых, как пятаки, цитат пугливо спорила с кем-то невидимым и неправильным — тем, кто злонамеренно недооценил у Алексеева женские образы (со стороны все это выглядело схваткой человека с полтергейстом).