Юрий Никишов - Непонятый «Евгений Онегин»

У человека нет возможности выбирать для своей жизни историческое время себе по душе, дело случая, какое кому достанется. «Счастлив, кто посетил сей мир / В его минуты роковые!» — воскликнул Тютчев. (Сумасшедший ритм, который ныне обрело движение времени, роковыми минутами не обделяет никого, а из своего не скудеющего запаса норовит выдать и не единожды). Что человеческий век конечен, ведал и герой: «Я знаю: век уж мой измерен…» Зато мысль человеческая (пока она бьется) в мгновение ока преодолевает любые ограничения времени и пространства. К тому же человек получает в наследство сокровища культуры минувших поколений. И про Онегина сказано: «дней минувших анекдоты / От Ромула до наших дней / Хранил он в памяти своей». А его приятель-творец ставил целью «в просвещении стать с веком наравне». Так что скупые рамки человеческой жизни умозрительно могут расширяться.

Обилие форм обозначения времени, активность отсылок к соседним событиям, характерными для закрытого времени, определяют (до поры) ход повествования в «Онегине»; здесь открытое и закрытое время свободно чередуется. И если в конце повествования возрастает роль открытого времени, то тут надо видеть не произвол поэта, а перемены самого исторического времени под влиянием важного события.

«Евгений Онегин» — произведение с открытым временем. Знак открытого времени романа — обилие исторических деталей: поэт как будто распахивает окна и двери, чтобы мы видели: его герои действуют не в условном, обобщенном, абстрактном, а вполне в конкретном, «этом» времени и пространстве. Пространство узнается по описанию: это столица на брегах Невы. Время обозначено в предисловии к публикации первой главы. Соответственно образ героя надо воспринимать в рамках конкретно-исторического времени 1819–1825 годов.

Тут мы выходим на проблему отнюдь не частного характера. Использование двух временных измерений — это общее свойство литературных произведений, основанное на иллюзии, что совершается какое-то жизненное событие и после, с большим или меньшим временным промежутком, оно запечатлевается в произведении. Воспоминание (у художника-то воображение) становится подобным свидетельскому показанию. В момент повествования, для усиления эмоциональности, изложение часто принимает другую форму, манеру «репортажа», когда действие развертывается с иллюзией присутствия рассказчика — и вместе с ним читателя — на месте и во время действия.

Если повествование ведет эпический (незримый, анонимный) рассказчик, разрыв между временем действия и временем рассказа о нем может не обозначаться; это устанавливается по факту. Пушкин — рассказчик удивительный: он умеет обозначить свое лицо даже и в эпическом по форме повествовании.

Сюжет «Бахчисарайского фонтана» основан то ли на давнем историческом событии, то ли на легенде о нем; поэт рисует событие. Понятно, что он не мог быть свидетелем события: оно возрождается в его сознании. Но Пушкин посетил Бахчисарай и «забвенью брошенный дворец». Так в поэму добавляется второй, личный сюжет. Интересно, что посещение дворца Пушкиным описано и прозой в письме к Дельвигу; большой отрывок из письма был опубликован в альманахе друга и начиная с третьего издания поэмы добавлен к печатавшейся в приложении к поэме выписке из книги И. М. Муравьева-Апостола «Путешествие по Тавриде». Пушкин дает возможность сравнивать описание мемуариста, непосредственное впечатление автора и поэтический рассказ.

Пушкин и поэму пробовал начать личным сюжетом:

Факту посещения поэтом места действия отводилась роль своеобразной мотивировки к написанию поэмы. Но углубление в замысел показало: поэтическое переживание сильнее, чем непосредственное впечатление.

В итоге поисков поэма начата строгим эпическим тоном. Дается четкая картина; эпический повествователь не утруждает себя объявлением, из каких источников он почерпнул знание о том, что происходило здесь когда-то в старину.

Но каков поэтический темперамент Пушкина! Ему трудно сохранять маску безликого анонимного рассказчика! И вскоре он проговаривается. Портрет красавицы Заремы рисуется адресно направленным: «Вокруг лилейного чела // Тыкосу дважды обвила…» Но прямое обращение к натурщице предполагает присутствие говорящего!

Прямого включения автора-повествователя ждать остается уже недолго.