Томас Пейн - Права человека

В этот день ни одной минуты не было потеряно даром. Люди собирали оружие, составляли планы и старались организовать свои силы в наилучшем порядке, какой только был возможен при таком стихийном движении. Войска Бройи пo-прежнему окружали город, но в этот день не предпринимали новых вылазок, и последующая ночь прошла настолько спокойно, насколько это было возможно в подобной обстановке.

Но целью граждан была не только защита. На карту было поставлено дело, от исхода которого зависело, будут ли они свободными или рабами. Каждую минуту они ожидали нападения или известия о нападении на Национальное собрание; а в такой обстановке самый быстрый образ действий бывает нередко самым правильным.

Теперь их внимание сосредоточилось на Бастилии. Взятие этой мощной крепости перед лицом столь многочисленной армии вызвало бы такой eclat (отклик), который немедленно поверг бы в ужас и смятение новый кабинет министров, едва успевший собраться. Из одного письма, перехваченного в то утро, стало известно, что мэр Парижа господин де Флессель, стоявший, как известно, на стороне восставших, предал их; после этого разоблачения не оставалось сомнений, что Бройи к вечеру укрепит Бастилию. Потому было необходимо атаковать крепость в тот же день; но для этого следовало прежде всего раздобыть лучшее оружие, чем то, что имелось у восставших.

Близ центра города, во Дворце инвалидов, находился большой склад оружия; граждане потребовали выдачи им этого оружия и вскоре достигли своей цели, так как склад был не приспособлен для защиты, да его почти и не пытались защищать. После этого огромная разношерстная толпа, состоявшая из людей самого различного возраста и общественного положения, вооруженных самым разнообразным оружием, устремилась на штурм Бастилии. Человеческое воображение не в силах представить себе эту процессию, эту тревогу в ожидании событий, которые могли произойти в ближайшие часы или минуты.

Населению города было так же неизвестно, что замышляет кабинет министров, как последний не имел представления о том, чем заняты граждане; граждане не знали и того, какие передвижения предпримет Бройи в поддержку крепости. Все было покрыто тайной и предоставлено на волю случая.

Всему миру известно, что штурмовавшие Бастилию проявили чудеса такого героизма, который мог быть порожден одним лишь высшим воодушевлением идеей свободы, и что она была взята за несколько часов. В мои намерения не входит подробное описание штурма — я хочу лишь обратить внимание публики на заговор, вызвавший этот штурм и рухнувший вместе с Бастилией.

Было вполне правомерно начать с тюрьмы, которая являлась алтарем и оплотом деспотизма и куда, к тому же, новый кабинет министров думал упрятать членов Национального собрания. Эта затея и сгубила новое министерство, теперь обратившееся в бегство от угрозы гибели, которую оно готовило другим. Войска Бройи были рассеяны, а сам он также бежал.

Мистер Берк много говорил о заговорах; но он ни словом не обмолвился об этом заговоре против Национального собрания и свобод нации; и чтобы невзначай не проговориться, он умалчивает о всех обстоятельствах, которые могли бы столкнуть его с ним.

Скрывшиеся из Франции эмигранты, участью коих он столь озабочен и от кого он получил свои сведения, бежали именно в силу провала этого заговора. Никто не строил козни против них — это они злоумышляли против других; стало быть те, что погибли, по заслугам угодили в яму, которую рыли другим.

Но может ли мистер Берк поручиться, что в случае удачи заговора, подготовленного с тщательностью засады, победившая партия столь скоро бы обуздала свой гнев? Пусть ответит на этот вопрос история всех прежних правительств.

Кого Национальное собрание отправило на эшафот? Никого. Оно само должно было пасть жертвой заговора, но не мстило за это. Почему же тогда его обвиняют в мщении, которого оно не осуществило? В момент восстания всего народа, когда люди всех званий, темпераментов и характеров чудесным усилием избавляются от уготовленной им гибели, — можно ли ожидать в таких условиях, что все сойдет гладко?

Кто может ждать философского спокойствия и вялого безразличия от людей, раздраженных прежним гнетом и очутившихся под угрозой установления нового (гнета)? Мистер Берк возмущается оскорблениями; однако же величайшее из оскорблений нанес он сам. Его книга состоит из оскорблений, которые никак нельзя извинить ссылкой на минутную запальчивость; напротив, он вынашивал их на протяжении десяти месяцев, а ведь ни жизнь, ни честь, ни кровные интересы мистера Берка не были затронуты.