Сергей Антонов - От первого лица... (Рассказы о писателях, книгах и словах) [журнальный вариант]

Бисерность рефлексий, мелочность, рас­сыпчатость мысли и уловил хроникер и ото­бразил тоном, вернее, особой стилистиче­ской манерой, определившей все вплоть до расстановки слов.

Описывая начало карьеры Лембке, хро­никер повествует: «Он в то время вздыхал по пятой дочке генерала, и ему, кажется, отвечали взаимностью. Но Амалию все-таки выдали. когда пришло время, за одного ста­рого заводчика-немца, старого товарища старому генералу. Андрей Антонович не очень плакал, а склеил из бумаги театр. Поднимался занавес, выходили актеры, де­лали жесты руками; в ложах сидела публи­ка, оркестр по машинке водил смычками по скрипкам, капельмейстер махал палочкой, а в партере кавалеры и офицеры хлопали в ладоши... Лембке был очень доволен и скоро утешился».

Упорное стремление Андрея Антоновича улизнуть от главного, основного, закопаться в мелочи подчеркнуто всем строем и ладом фразы и микроскопическим, бисерным описанием рукодельных игрушек, и неожи­данно увиливающим оборотом: «Андрей Антонович не очень плакал, а склеил из бумаги театр».

Этот тон со свойственной не хроникеру, а Лембке туповатостью повторяется, словно фуга: Юлии Михайловне «хотелось пере­лить не го свое честолюбие, а он вдруг на­чал клеить кирку: пастор выходил говорить проповедь, молящиеся слушали, набожно сложив пред собою руки, одна дама утира­ла платочком слезы, один старичок смор­кался».

Ироническое отношение к Лембке навя­зывается тоном рассказа настолько непри­нужденно, что кажется, будто и сам хрони­кер не ощущает насмешки. И читателю снова представляется, будто он, читатель, самостоятельно проник в самую сердцевину образа.

9

Перед нами прошли персонажи, которые, по замыслу Достоевского, вольно или не­вольно мирволили «дурным людишкам» и несли ответственность за распространение в России «нигилятины».

И самые резкие критики «Бесов» при­знают, что эти светские господа выписаны превосходно и среди них Степан Трофимо­вич по праву занимает центральное место.

Нельзя не подивиться проницательности Достоевского, решившего вести рассказ не от собственного лица. Антон Лаврентьевич оказался незаменимым посредником между героями и читателями. Авторская тенден­ция, как бы процеженная сквозь деликат­ную добропорядочность хроникера, несколь­ко остудившись, превращается в полускры­тую иронию — и, как живой водой спрыс­нутые этой иронией, губернские потатчики одухотворяются, превращаются из двуногих идей в людей оригинальных, смешных, страдающих, а порой трогательных в своих слабостях.

Обратимся теперь к бесам, в первую оче­редь к Ставрогину. Ведь именно ему была предназначена главная роль, именно он дол­жен был выразить ключевую идею искуп­ления «несением креста» («ставрог» по-гре­чески — крест).

В каких отношениях к Ставрогину нахо­дится наш хроникер? К сожалению, ни в каких. Как только на сцене появляется Ставрогин, хроникер исчезает.

Правда, хлопоты Ставрогина таинственны, глубоко интимны, а то и преступны. Ему приходится ходить тайком, поздно вечером, глубокой ночью. Но Достоевский это учи­тывал.

В черновых набросках был определен принцип описания событий, которых хрони­кер не видел: «Я сидел у Гр—го третьим и слушал его азартный разговор с Ш.: Вооб­ще, если я описываю разговоры даже сам друг (то есть если разговоры двух персонажей, при которых хроникер не присутствует — С. А.) — не обращайте внимания: или я имею твердые данные, или, пожалуй, с о ч и н я ю сам — но знай­те, что все верно».

И еще:

«NB. Там, где говорится о заседаниях, де­лает, как хроникер, примечание: Может быть, у них и еще были заседания — и ко­нечно были,— я не знаю, но дело, наверно, происходило так...»

Решение Достоевский принял рискован­ное.

Беседуя с молодыми писателями, М. Горь­кий предупреждал: «Когда человек пишет от первого лица, надо помнить, что поле зрения этого «я» ограничено. О тех собы­тиях, которые происходят не в комнате и не в деревне, где он живет, он рассказывать не может». В таких случаях ради естествен­ности повествования приходится менять план, вводить новых героев, изобретать хитроумные ситуации (Р. Л. Стивенсону, чтобы обнаружить заговор пиратов в «Острове сокровищ», пришлось посадить рассказчика в бочку).

Поначалу и Достоевского беспокоила эта проблема: «Может быть, спросят: как мог я узнать такую тонкую подробность,— спо­хватывается в первой главе хроникер.— А что, если я сам бывал свидетелем? Что, если сам Степан Трофимович неоднократно рыдал на моем плече, в ярких красках ри­суя предо мной всю свою подноготную?»