Доктор Уотсон, как мы видели, не отвлекается на подробности, не имеющие прямого отношения к делу, без надобности «не высовывается». Словно заполняя врачебную карточку, он невозмутимо фиксирует только то, что необходимо для регистрации мысли Холмса, и доктора становится немного жаль, когда он сетует: «...меня часто обижало его безразличие к моему восхищению и к моим попыткам публикации его методов».
В лучших рассказах о Холмсе читатель получает урок строгого логического мышления и, что удивительно, испытывает при этом эстетическое наслаждение.
Живым делает Холмса достоверная «дополнительность» его характера. Светлые и темные черты сосредоточенного исследователя криминалиста соседствуют в этом характере с экстравагантностями денди. Но сущность образа Холмса определяет его уникальный разум. «Дополнительность» характера, собственно, и объясняется тем, что блестящий специалист по розыску грабителей вынужден служить обществу, основанному на узаконенном грабеже ближнего своего. У Холмса не было потребности определиться. Он не желал сближаться с господствующим классом и не хотел бороться с фальшивым, неестественным (artificial) состоянием общества. Питая одинаково высокомерное безразличие к лорду и к оборванцу — кокни, он предпочитал, как киплинговский кот, гулять сам по себе. Противоречивый тип викторианца-интеллектуала, приперченный дендизмом, современный ему англичанин метко определил как «сочетание интеллектуальной отваги и морального консерватизма». Тип этот вполне соответствовал веку, лишенному жизнеспособной идеи (так определил свое время С. Батлер).
Пренебрежение к общим принципам и идеям, к тому, что называется мировоззрением, для человека одаренного безнаказанно не проходит. Читатели помнят приступы жестокой хандры, которые мучили знаменитого сыщика. То он жаловался на «монотонную рутину существования», то сетовал на безделье и не знал, как убить время.
Еще в 1859 году Стюарт Милль поучал, что, только «составив себе ясное понятие о цели, можем мы судить, что следует и чего не следует нам делать». Философ-утилитарист уже пугался нарождавшейся «нравственной ничтожности», «духовной посредственности» и предсказывал: «...мы не только не враги прогресса, а, напротив, считаем себя самым прогрессивным народом, какой когда-либо существовал; но мы — против индивидуальности, мы воображаем, что совершим великое дело, если добьемся того, что все люди будут совершенно похожи друг на друга». А через тридцать лет после того, как были написаны эти слова, Холмс восклицает: «Посмотрите в окно. Что за унылый, гнетущий, безнадежный мир!.. Что пользы иметь силы, доктор, если их некуда применить? Преступления скучны, существование — скучно, все придавлено скукой».
Разум Холмса не ориентирован на цель, на идеал. В этом трагедия знаменитого детектива. Природа одарила его уникальным мозгом, но дар пришелся не ко времени. Алчущий достойной деятельности разум непрерывно требовал пищи. Не видя вокруг ничего, кроме пошлости и духовной посредственности, Холмс бросается как в забытье на расследование любого пустякового мошенничества.
Он борется с мертвящей тоской, мобилизует волю, пытается следовать заклинаниям Киплинга:
Умей принудить сердце, нервы, тело
Тебе служить, когда в твоей груди
Уже давно все пусто, все сгорело...—
но желанного облегчения нет, и в полуобморочной прострации на глазах возмущенного друга Холмс впрыскивает себе кокаин или морфий.
Как всякий полноценный художественный образ, и образ Холмса содержит проблемы, не ограниченные рамками определенной эпохи. В одной из статей об интеллигенции А. Блок спрашивал: «Отчего нас посещают все чаще два чувства: самозабвение восторга и самозабвение тоски, отчаянья, безразличия?» — и, словно не надеясь на отклик души живой, отвечает сам: «Не оттого ли, что вокруг уже господствует тьма?»
Эти строки писались в ноябре 1908 года, когда на Россию надвинулась реакция, и Блок чутко ощущал то самое «тяготение к установлению над людьми господства посредственности», которое Стюарт Милль полувеком раньше пророчил своим соотечественникам.
Ценность типического образа не исчерпывается и уяснением облеченной в его персону художественной идеи. Неожиданный характер, повадки и причуды героя дают представление и о социальном тонусе среды, из которой он извлечен, даже если среда чужда и враждебна его натуре.
Читать дальше