Александр Руденко-Десняк - Выбор и путь. Заметки о современной прозе

Растерянность перед жизнью, ее неумо­лимыми извечными законами — вот что на­чинает испытывать художник Васильев, дол­гие годы творивший в своей мастерской и волей-неволей ушедший в обособленный, не нарушающий внутреннего комфорта мир. Он вправе смотреть на Илью настороженно и взыскательно: они, разменяв шестой де­сяток, прожили слишком разные жизни. Но ведь прожили, и эти годы прошли, прошли для обоих. Их опыт, не будучи равным, мо­жет быть сопоставлен.

Рамзинские горькие слова о «бесконеч­ном» выборе резко отзовутся в сознании Васильева, и другие слова Ильи — о том, что человек — жертва какого-то чудовищного эксперимента надчеловеческих сил и всякий выбор осуществляется не человеком, а именно этими силами — тоже не останутся незамеченными, не останутся без ответа в бесконечных диалогах художника с самим собой. Вывод героя прост и почти предска­зуем: «...невозможно сделать выбор второй моей юности и второй моей судьбы». Важен сам путь к нему переоценивающего свою жизнь человека.

Есть одна из многих и очень важная точ­ка несогласия Васильева с Ильей Рамзиным. Тот, утверждая категорически: «Правда, как и память, дается человеку в наказание»,— прав по-своему, но только по-своему. Как раз в прошлом, в памяти черпает, в конце концов, душа Васильева укрепляющую силу, пройдя извилистыми путями самопознания. И страницы, посвященные войне, становятся наиболее ясными, наиболее пластичными страницами романа.

«Разве можно согласиться с тем, что ре­шение Ильи в тот июльский день 1943 года сыграло роль в его судьбе, изменило всю его жизнь? И я ничего не мог сделать, пред­угадать? Но можно ли было его остано­вить?» Эти размышления естественно возникают в романе. Человек ответствен не только за свои поступки и свою судьбу, а и за судьбы людей, с которыми он связан.

Речь идет о бесспорной и выверенной нрав­ственной категории. Беда в том только, что живая действительность редко соответству­ет даже самым выверенным представлениям о ней.

Бывший лейтенант честно вспоминает и рассуждает о том, что видел собственными глазами. Он может восстановить каждый шаг Ильи «в тот июльский день» вплоть до его ис­чезновения в бою. Он знает, какую страш­ную роль сыграли в жизни их обоих майор Воротюк, пославший артиллеристов на вер­ную смерть во искупление собственной ошибки, и старшина Лазарев с его повад­ками уголовника и злобствующего доносчи­ка. Но Васильеву не под силу ни увидеть в том прошлом, как поступил Илья Рамзин, уйдя в бой и не вернувшись, ни понять под­линные побудительные мотивы рамзинского решения, если, конечно, оно было и если Рамзин не попал в плен тяжелораненым или в другом безвыходном положении.

Ситуация выбора — когда персонаж в чи­тательском присутствии идет к своему прин­ципиальному, роковому или спасительному решению и мы можем судить о его верно­сти и обусловленности,— очевидно, отсут­ствует в романе «Выбор», во всяком случае, в эпизодах, связанных с Рамзиным. Да и необходима ли она была роману, герои которого подводят некие итоги прожитого, а если судят о прошлом выборе, то только с точки зрения достигнутого жизненного результата?

Владимир Васильев прожил отпущенные ему годы совсем иначе, чем Илья Рамзин, он стремился быть честным в творчестве, знал любовь и дарил ее, он жил на своей земле и добился признания у своих соотечествен­ников. Ему досталась иная судьба, и он сделал все от него зависящее, чтобы она была именно такой, как есть. И не нашел успокоения, гармонии с окружающим. Са­мый верный выбор — вовсе не гарантия гар­монического бытия в бесконечном будущем. Об этом неумолимо и малосентиментально напомнило, об этом заставило думать воз­никшее перед Васильевым странное зеркало в облике бывшего друга.

«Он вызывает у меня какое-то необуз­данное любопытство, и я спрашиваю его, а не он меня...»

Нравственные открытия Васильева не обязательно оказываются таковыми при ближайшем рассмотрении. Следя за его душевными метаниями, подумаешь и о том, что иногда ничто не дается человеку так трудно, как самые простые истины.

Самое трудное для Васильева в том и состоит, что появление Ильи Рамзина дела­ет ясное неясным и смутным, имея в виду их общее прошлое, общий уход на фронт и общие военные будни, то есть самое драгоценное в памяти преуспевающего ху­дожника. Этого прошлого, по-своему идил­лического, становится все меньше и мень­ше, значит, что-то отнимается от самого Васильева, от самих основ его бытия.