Случайна ли такая ориентированность произведений, которые принадлежат писателю, весьма чуткому к литературным веяниям?
Попробуем присмотреться к внутреннему движению в творчестве другого интереснейшего нашего прозаика, Валентина Распутина. Сравним две его повести — «Живи и помни» и «Прощание с Матёрой».
Договориться нужно только об одном и распространить это на все заметки: если писатель (или литература в целом) сегодня с особым тщанием рассматривает какую-то социально-нравственную проблему, а, завтра другую, это не означает никакого собственно художественного прогресса или отступления.
Другое дело, что текущая литература чутко отражает наши сегодняшние представления об ориентированности человека в системе нравственных координат, об уровне освоения им меняющегося мира.
Скоро десять лет, как появилась повесть «Живи и помни», одна из лучших повестей о войне, где нет ни фронта, ни окопов, а есть глубокая и неразрешимая человеческая драма.
Сохранив верность мужу-дезертиру, Настена делает выбор, и трудный, и неспособный принести моральное удовлетворение. «Она осуждала Андрея, особенно сейчас, когда кончилась война и когда казалось, что и он бы остался жив-невредим, как все те, кто выжил, но, осуждая его временами до злости, до ненависти и отчаяния, она в отчаянии же и отступала: да ведь она жена ему. А раз так, надо или полностью отказываться от него, петухом вскочив на забор: я не я и вина не моя, или идти вместе с ним до конца хоть на плаху». Это размышления Настены незадолго до трагического финала — так и не успокоилась ее душа, так и не обрела уверенности после принятого решения.
В повести, правда, много такого, что заставляет подумать: а был ли так тяжек выбор? Настена, встретившись с дезертировавшим, сбежавшим в далекую сибирскую Атамановку Андреем, без особых колебаний решает быть с ним до конца. Если Андрей думает: «Нельзя перепрыгнуть через самого себя»,— то и жена его быстро приходит к мысли, что от судьбы не убежишь. Даже узнав, что у нее будет ребенок, Настена, похоже, не в состоянии сразу оценить драматизм случившегося. «Теперь она знала, что делать. Ничего не делать. Пустить, как оно есть, по ходу. Где-то там, близко ли, далеко ли, должно ждать ее тоже настрадавшееся, оттого что порознь, не вместе, ее собственное, законное счастье». А как же посетившее Настену незадолго до этого горькое озарение, что счастье ее «взошло... в самое неподходящее время», озарение, в котором вся суть повести? Не будем искать противоречий в Настениных душевных метаниях — слишком хочется Настене, чтобы все закончилось добром, и слишком хорошо чувствует она, что это невозможно.
Ей не из чего выбирать: плохо и так, и этак. Это о прошлом ее можно сказать: «Настена и замуж пошла не задумываясь, что из всех дорог она теперь оставляет для счастья лишь одну — ту, которую выбрала сама, но пока еще широкую и просторную, где есть место, чтобы разминуться добру и худу». Тот выбор не сравнить с нынешним, когда обстоятельства, время дают так мало вариантов человеческого поведения. Ведь «нормальная, зависящая от самого человека, а не от какой-то посторонней жестокости, от какой-то геенны огненной, жизнь» — только в смутных мечтах Настены. Сегодня же или с падшим, но любимым человеком — против людей, или с ними — против самого близкого человека
Она такова, как есть, и поступает сообразно этому с первой же встречи с Гуськовым. Поступает, как уже говорилось, без особых колебаний. Колебания наступают потом — ведь после принятого решения приходится его осуществлять.
А в чем действительно, на мой взгляд, проявляется нравственный выбор героини повести, так это в том, как она представляет и как осуществляет свое нынешнее предназначение. Тихая и работящая мужнина жена, привыкшая к жизни «простой и понятной», приходит и к таким рассуждениям: «Судьбой ли, повыше ли чем, но Настене казалось, что она замечена, выделена из людей — иначе на нее не пало бы сразу столько всего».
Всю жизнь, начиная с сиротского детства, Настена зависела от других — от односельчан, от родных мужа, от него самого. Теперь обстоятельства сложились так, что уже от Настены зависит нынешнее существование, да и будущее Гуськова: даже если он, как обещает, скроется в тайге, исчезнет из Настениной жизни, из Атамановки — останется его ребенок, его кровь, его род.
Мало сказать, что Настена безропотно разделила бедование Андрея. Она сразу же взяла на себя ответственность за него, и не в смысле криминальном, а в том смысле, что объявила себя ответственной за роковое решение Гуськова, его побег в Атамановку, к ней, Настене. И объяснила случившееся так, как могла бы, наверное, только русская женщина: слишком мало любила своего суженого.
Читать дальше