Елена Айзенштейн - Образы и мифы Цветаевой. Издание второе, исправленное

Колода – домовинка из цельного отрубка, любимая, по старым обычаям, раскольниками. Старовером видит себя лирическая героиня, живущая, как и в коктебельской молодости, по законам Души. Пастернака в своей жизни Цветаева воспринимала колодцем, в который можно бросить слово «и не слышать дна» 196 196 ЦП, с. 339. . В поэме колодец – «Друг», заглавная буква подчеркивает его одушевленность; колодезная вода льется, как будто кровь из вскрытой жилы, как «жизни сон», и это уподобление заставляет узнать неиссякаемый кастальский ток поэзии. Лирическая героиня словно забывает про спутника-поэта, говорит с Другом-колодцем, ощущая в нем гигантскую силу лирической стихии:

Поэма «Автобус» замещает ВДВОЕМ, которого Цветаевой не хватало в жизни, но вдвоем почти не получается, потому что лирический мотив сменяют ирония и даже сарказм; радостной, восторженной интонации цветаевского голоса приходит на смену раздражение:

Вариант этих строк в тетради:

навевает тему Востока и Японии и напоминает строки ахматовского стихотворения из первого сборника «Вечер»: «Ива по небу распластала / Веер сквозной», которые Цветаева цитирует в письме 1912 года. Образ веера как символа природной красоты, щедрости и гармонического единства встретится в одном из последних переводов Цветаевой в мае—июне 1941 года, возможно, как невольное воспоминание об Ахматовой, поскольку в июне Цветаева встречалась с ней, – в переводе стихотворения «Пейзаж» Гарсиа Лорки: «Масличная равнина / Распахивает веер» (II, 385).

Вишневое дерево в поэме «Автобус» – из пастернаковского посвящения Цветаевой:

Некое творческое древо, творческое облако спутник поэмы «Автобус» именует цветной капустой, то есть снижает высокое до низкого, изменяет своему словарю, своему слову . В дымке волшебного пастернаковского сна Цветаевой хотелось написать свою с ним загородную встречу, точнее, прощание с глазу на глаз , которого не случилось. Иронический пафос автора в финале можно было бы объяснить стихами «Второго рождения», вошедшими в подаренный Пастернаком сборник 1933 года. В образах кухни и застолья в пастернаковском «Втором рождении» для Цветаевой не было ничего неожиданного, ведь она сама неоднократно соотносила котел, в котором вываривались ее чувства, с приготовлением обеда: «Столовая», «Бо‘роды цвета кофейной гущи…», поэма «На Красном Коне», «Простоволосая Агарь сижу…». Кроме того, соцветия капусты похожи и на облака, и на соцветия лирики – лирические стихи, живущие семьями . Цветаева не могла принять новое пастернаковское творческое кредо :

Эти строки Пастернака из стихотворения «Кругом семенящейся ватой…» – отголосок «Облака в штанах» В. Маяковского:

Знала ли Цветаева стихи Б. Пастернака «Карусель» 199 199 // «Новый Робинзон», №9. 1925, отдельным изданием – Л., 1925. ? Спутник концовки поэмы «Автобус» не садовник и не колдун, творящий свое «варево» из зарев и смол, а «гастроном», с которым нельзя «в сене уснуть». Здесь отсылка к «Лету» Пастернака. Близкий образ – в трагедии «Ариадна»: «Со мной тебе не лечь в зарослях» (Ариадна – Тезею). Для Цветаевой устроенность быта – возможность о нем забыть: «…быт устроен, т.е. – почти устранен» (VII, 505). Пастернак творческое сновидение воспринимает средством организации быта – Цветаева в поэме ведет речь о невозможности общей постели для лирических снов . Сено – засушенный клевер, «небесный гость в четыре лепестка», преображенная творчеством природа. Пастернак собирался вносить «пополненье в бюджет», чтобы жить не в творческом сене с Цветаевой, а в тихой квартире с любимой женщиной. Домом для Цветаевой оказывается природа, для Пастернака – «жилплощадь». Цветаева помнила свои стихи памяти Маяковского (1930): «В сапогах – двустопная жилплощадь, / Чтоб не вмешивался жилотдел» (II, 274). Так она провозглашала абсолютную свободу шага поэта от всяческой власти. На погибшего Маяковского Цветаева оглядывается, говоря о своей седости и старости. Мотив исчезающей седины: